Владимир Мегре

Сотворение

Существуют ли в дошедшей до нас литературе более живой образ Бога, чем в этой книге, судить вам, уважаемые читатели.

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав. Выпуск произведения без разрешения Автора В. Мегре считается противозаконным и преследуется по закону.

вСё это и сейчас СУЩЕСТВУЕТ!

— Я расскажу тебе о сотворении, Владимир, и тогда сам каждый на свои вопросы ответы сможет дать. Пожалуйста, Владимир, ты послушай и напиши о сотворении Создателя великом. Послушай и Душой понять попробуй стремления Божественной мечты.

Анастасия произнесла эти фразы и растерянно замолчала. Смотрит на меня и молчит. Наверное, потому она растерялась, что почувствовала или увидела на моём лице недоверие к тому, что она может сказать о Сотворении, о Боге.

А почему, собственно, во мне или в других людях не должно возникать недоверие? Мало ли что может нафантазировать пылкая отшельница! Никаких доказательств исторических у неё нет. Если кто и сможет доказательно говорить о прошлом, так это историки или археологи. А о Боге в Библии говорится и в книгах других вероисповеданий. В разных книгах. Только почему-то там по-разному о Боге говорится. Не потому ли, что доказательств веских нет ни у кого?

— Есть доказательства, Владимир, — вдруг уверенно и взволнованно произнесла Анастасия в ответ на мой немой вопрос.

— И где они?

— Все доказательства, все Истины Вселенские в каждой Душе людской сохранены навечно. Неточность, ложь не могут долго жить. Душа их отвергает. Вот потому трактатов разных множество подбрасывают человеку. Потребно лжи всё новое и новое обличье. Вот потому чредой меняет человечество своё общественное обустройство. Стремится в нём утерянную истину найти, меж тем всё дальше от неё уходит.

— Но кем и как доказано, что истина у каждого содержится внутри? В душе, или еще где в человеке? И если есть она, так почему таится?

— Напротив, каждый день, пред взором каждым предстать она стремится. Жизнь вечная вокруг и вечность жизни Истиной творится.

Анастасия быстро ладони рук к земле прижала, провела ладонями по траве и протянула их мне.

— Смотри, Владимир, может быть, они прогонят прочь сомнения твои.

Я посмотрел. Увидел, — на протянутых ладонях лежали семена травы, кедровый маленький орешек да букашка какая-то ползла. Спросил:

— И что всё это означает? Ну, например, орех?

— Смотри, Владимир, маленькое зёрнышко совсем, а если в землю посадить его — величественный вырастает кедр. Не дуб, не клён, не роза, а только кедр. Кедр снова зёрнышко такое же родит, и будет снова в нём, как в самом первом вся информация первоистоков. И если миллионы лет назад или вперёд соприкоснётся такое зёрнышко с землёй, то только кедр взойдёт с земли росточком. В нём, в каждом зёрнышке Божественных творений совершенных заложена вся информация Создателем сполна. Проходят миллионы лет, но информацию Создателя им не стереть. И человеку — высшему творенью всё отдано Создателем в мгновенья сотворенья. Все Истины и будущие все свершенья в любимое дитя вложил Отец, великою мечтою вдохновлённый.

— Да как же нам ту истину, в конце концов, достать? Откуда-то там из себя? Из почек, сердца или мозга?

— Из чувств. Своими чувствами попробуй Истину определять. Доверься им. Освободись от постулатов меркантильных.

— Ну ладно, если знаешь что-то ты, так говори. Быть может, чувствами тебя и сможет кто-нибудь понять. Ну что такое Бог? Его какой-нибудь научной формулой ученые могли б изобразить?

— Научной формулой? Она вокруг земли по протяженности не раз продлится. Когда закончится, то новая родится. Того не меньше Бог, что в мысли может народиться. Он твердь и вакуум, и то, чего не видно. Нет смысла разумом понять Его пытаться. Все формулы Земли, всю информацию Вселенной ты в малом зёрнышке души своей сожми и в чувства преврати, и чувствам дай раскрыться.

— Но что я должен чувствовать, ты проще говори, конкретнее, яснее.

— О Боже, помоги! Мне помоги лишь из сегодняшнего словосочетанья создать достойный образ.

— Ну вот, теперь слов мало. Ты лучше бы сначала словарь толковый почитала. Там все слова, что в жизни говорятся, есть.

— Сегодняшние все. Но слов нет в современной книге тех, которые твои произносили прародители о Боге.

— Старославянские имеешь ты в виду слова?

— И раньше. До старославянской вязи способ был, каким потомкам люди мысли излагали.

— О чём ты говоришь, Анастасия? Все знают: письменность нормальная пошла от двух монахов православных. Их звали... Как-то звали их, забыл.

— Кириллом и Мефодием, быть может, хочешь ты сказать?

— Ну да. Они ведь письменность создали.

— Сказать точнее будет — изменили письменность наших отцов и матерей.

— Как изменили?

— По приказу. Чтоб навсегда славян культура позабылась. Остатки знания первоистоков из памяти людской ушли, и новая культура народилась, чтобы жрецам иным народы подчинялись.

— При чём здесь письменность и новая культура?

— Когда б на иностранном языке сейчас детей писать и говорить учили, а на теперешнем им изъясняться запретили. Скажи, Владимир, из чего о дне сегодняшнем узнали б твои внуки? Легко лишённым знаний о былом науки новые внушать, как значимые их трактуя. И что угодно о родителях им можно говорить. Ушёл язык, и с ним ушла культура. Таков расчёт был. Но не знали те, кто такой целью задавался, что истины росточек всегда в душе людской незримо оставался. Лишь чистой капелькой росы ему б напиться — и он взрастёт и возмужает. Смотри, Владимир. Прими, пожалуйста, слова мои, почувствуй, что стоит за ними.

Анастасия говорила, то медленно произнося слова, то быстро фразы целые чеканя, то вдруг на миг замолкнув, задумавшись на миг, протяжные и необычные для речи нашей фразы как будто из пространства доставала. А иногда вдруг в речь её какие-то мне неизвестные слова вплетались. Но каждый раз, неясные по смыслу слова произнеся, она, как будто встрепенувшись, на правильные или более понятные слова сменяла. И что-то всё доказывать пыталась, о Боге говоря:

— Известно всем, что человек подобие и образ Бога. Но в чём? В тебе, где Бога характерные черты? Когда-нибудь, задумывался ты?

— Да нет. Не приходилось как-то думать. Лучше ты сама о них скажи.

— Когда от повседневной суеты уставший человек ложится, чтоб уснуть, когда расслабленное тело он чувствовать перестаёт своё, невидимых энергий комплекс, его второе “я” частично тело покидает. И в этот миг для них земных границ не существует. Нет времени для них и расстоянья. Твоё сознанье, меньше чем за миг, любой предел Вселенной преодолевает. И комплекс чувств события ушедшие иль будущие ощущает, анализирует, ко дню сегодняшнему примеряет и мечтает. О том всё это говорит, что мирозданье необъятное, он, человек, не только плотью ощущает. Его подаренная Богом мысль творит. Лишь человеческая мысль способна создавать миры иные иль сотворённое менять.

Бывает так, что человек во сне кричит, пугается чего-то. То комплекс чувств его, свободный от земных сует, содеянное в прошлом или будущем пугает.

Бывает так, что человек во сне творит. Его творенья медленно иль быстро в земном стремятся воплотиться бытие. И воплощается в уродливой ли форме или гармонией сияя, частично или полностью, зависит от того, насколько вдохновение участвует в творении его. Насколько точно и в деталях, аспекты все мгновением творенья будут учтены. Насколько вдохновение усилит твоё божественное “я”.

Во всей Вселенной лишь Богу одному и сыну Бога — человеку — творения присущи.

Всему началом служит Бога мысль. В материи живой Его мечта претворена. И действиям людским сначала мысль предшествует людская и мечта.

У всех людей земли возможности творения равны, но люди — лишь по-разному используют возможности свои. Свобода полная и в этом предоставлена для человека. Свобода есть!

Теперь, Владимир, мне скажи, какие же сегодня снятся детям Бога сны? Вот, например, тебе, твоим друзьям, знакомым? На что используют они свои творящие мечты? На что используешь их ты?

— Я? Ну... как на что? Как все, и я стремился побольше денег заработать, чтоб в жизни как-то укрепиться. Машину заимел, и не одну. Другое многое, необходимое для жизни, мебель неплохую, например.

— И всё? На это лишь использовал свою, Богу присущую, творящую мечту?

— Так все её используют на это.

— На что?

— На деньги! Как без них? В одежды, например, нормальные одеться, поесть получше, что купить, попить. Всё ясно тут. А ты — “на что?”.

— Поесть... попить. Владимир, ты пойми, всё это, и с избытком, изначально всем дано.

— Дано? Ну и куда ж оно потом ушло?

— А сам как думаешь — куда?

— Да просто, думаю, поистрепались те одежды изначальные, поизносились, а пищу первую всю люди съели давным-давно. Теперь другие времена, другая мода на одежду и вкусы к пище изменились.

— Владимир, Бог нетленные одежды дал сыну своему, запасы пищи таковы, что никогда бы не закончились они.

— И где же это всё сейчас?

— Всё это и сейчас хранится, существует.

— Тогда скажи где. Как увидеть тайники, в которых столько запасов по сей день хранится?

— Сейчас увидишь. Только чувствами смотри. Лишь чувствами познать ты сможешь суть творенья Божественной мечты.

НАЧАЛО ТВОРЕНИЯ

Представь начало. Ещё не было земли. Ещё материя не отражала свет вселенский. Но, как сейчас, заполнена Вселенная была энергий разных множеством великим. Энергий сущности живые во тьме и мыслили, во тьме творили. Не нужен свет им внешний был. Внутри себя, себе они светили. И в каждой было всё — и мысль, и чувства, и энергия стремленья. Но всё ж отличия меж ними были. У каждого одна над всем другим энергия преобладала. Как и сейчас, есть во Вселенной сущность разрушенья и сущность, созидающая жизнь. И множество оттенков разных, похожих на людские чувства, были у других. Между собой никак вселенские те сущности соприкасаться не могли. Внутри у каждой сущности энергий множество то вялое, то вдруг молниеносное движенье создавало. Внутри себя собой содеянное, собою тут же и уничтожало. Пульсация их космос не меняла, она никем не видима была, и каждая считала, что одна она в пространстве. Одна!

Неясность своего предназначенья им не давала сделать не гибнущим творенье то, что может удовлетворенье принести. Вот потому в безвременьи, в бескрайности пульсация была, но не было всеобщего движенья.

И вдруг как импульсом коснулось всех общенье! Одновременно всех, вселенной необъятной. То среди комплексов энергий тех живых один вдруг озарил других. Был стар тот комплекс или очень юн, нельзя сказать обычными словами. Из вакуума он возник или из искр всего, о чём помыслить можно, неважно это. Тот комплекс очень сильно походил на человека! На человека, что живёт сегодня! Подобен был его второму “я”. Не материальному, но вечному, святому. Энергии стремлений и его мечты живые впервые слегка касаться стали всех сущих во Вселенной. И он один так пылок был, что всё привёл в движенье ощущенья. Общенья звуки впервые прозвучали во Вселенной. И если б звуки первые на современные слова перевести, то смысл вопросов и ответов почувствовали мы. Со всех сторон Вселенной необъятной один вопрос произносимый всеми, стремился к одному Ему:

— Чего так пылко ты желаешь? — вопрошали все. А он в ответ, уверенный в своей мечте:

— Совместного творения и радости для всех от созерцания его.

— Что радость может принести для всех?

— Рожденье!

— Чего рожденье? Самодостаточность имеется у каждого давно.

— Рожденье, в котором частички будут заключены всего!

— В одном как можно воссоединить всё разрушающее и созидающее всё?

— Противоположные энергии, сначала сбалансировав в себе!

— Кому подобное по силам?

— Мне.

— Но есть энергия сомненья. Сомненье посетит тебя и уничтожит, на мелкие частички разорвут тебя всего энергий разных множество. Противоположности в едином удержать никто не сможет.

— Энергия уверенности тоже есть. Уверенность, сомненье, когда равны, помогут точности и красоте для будущего сотворенья.

— Как сам себя назвать ты можешь?

— Я Бог. В себя частички ваших всех энергий я принять смогу. Я устою! Я сотворю! Для всей Вселенной радость принесёт творенье!

Со всей Вселенной, все сущности одновременно, в одного Его своих энергий выпустили сонмы. И каждая над всем преобладать стремилась, чтоб в новом лишь она верховной воплотилась.

Так началась великая борьба энергий всех вселенских. Нет времени величины, объёма меры нет, чтоб охарактеризовать масштабы той борьбы. Спокойствие настало лишь тогда, когда всех осознанье посетило: ничто не сможет выше и сильнее быть одной энергии вселенской — энергии Божественной мечты.

Бог обладал энергией мечты. Он всё в себе смог воспринять, всё сбалансировать и усмирить и стал творить. Ещё в себе творить. Ещё в себе творенья будущие сотворяя, лелеял каждую деталь со скоростью, которой нет определенья, продумывал взаимосвязь со всем для каждого творенья. Он делал всё один. Один во тьме Вселенной необъятной. Один в себе энергий всех вселенских ускорял движенье. Неведомость исхода всех пугала и удалила от Создателя на расстоянье. Создатель в вакууме оказался. И вакуум тот расширялся.

Был холод омертвления. Испуг и отчуждение вокруг, 0н один прекрасные рассветы уж видел, и пенье слышал птиц, и аромат цветенья. Он своей пылкою мечтой один творил прекрасные творенья.

— Остановись, — Ему твердили, — ты в вакууме, ты сейчас взорвёшься! Как держишь ты энергии в себе? Ничто не помогает тебе сжаться, теперь удел твой только разорваться. Но если есть мгновенье у тебя, остановись! Тихонько распусти энергии творящие свои.

А он в ответ:

— Мои мечты! Их не предам! Для них я буду продолжать сжиматься и ускорять энергии свои. Мои мечты! В них по траве, среди цветов, я вижу, — торопыжка бежит муравей. И орлица на взлёте дерзком обучает летать сыновей.

Неведомой энергией своей Бог ускорял в себе движение энергии Вселенной всей. В Душе Его их в зёрнышко сжимало вдохновенье.

И вдруг Он ощутил прикосновенье. Со всех сторон, повсюду, обожгло оно Его неведомой энергией, и сразу отстранилось, своим теплом на расстояньи согревая, какой-то новой силой наполняя. И всё, что было вакуумом, засветилось вдруг. И звуки новые услышала Вселенная, когда спросил с восторгом нежным Бог:

— Кто ты? Энергия, какая?

В ответ услышал музыки слова:

— Энергия любви и вдохновенья я.

— Во мне частичка есть твоя. Энергии презренье, ненависть и злобу сдержать одна способной оказалась она.

— Ты Бог, твоя энергия — души твоей мечта в гармонию всё привести смогла. И если помогла моя частичка ей, то выслушай меня, о Бог, и мне помочь сумей.

— Что хочешь? Зачем коснулась ты меня всей силой своего огня?

— Я поняла, что я любовь. Я не могу частичкой... Твоей Душе хочу отдаться вся. Я знаю, чтоб не нарушилась гармония добра и зла, всю меня не впустишь Ты. Но я вокруг тебя заполню вакуум собою. Согрею всё внутри, вокруг тебя. Вселенский холод, мгла к тебе не прикоснутся.

— Что происходит? Что? Ещё сильней ты засветилась!

— Я не сама. Это твоя энергия! Твоя душа! Она лишь мною отразилась. И в навь твою свет отражённый возвращается.

Отчаянный и устремлённый, воскликнул Бог, Любовью вдохновлённый:

— Всё ускоряется. Бушует всё во мне. О, как прекрасно вдохновенье! Так пусть же сбудутся в любви светящейся мечты моей творенья!

впервые появление тебя

Земля! Ядром Вселенной всей и центром для всего возникла зримая планета — Земля! Вокруг вдруг стали зримы звёзды, солнце и луна. Невидимый творящий свет, с Земли идущий, в них отражение нашёл своё.

Впервые во Вселенной план новый бытия явился! Материальный план, и он светился.

Никто, ничто от мига появления Земли зримой материей не обладал, Земля со всем, что во Вселенной, соприкасалась, но и сама собой была.

Самодостаточным творением она явилась. Растущее, живущее, что плавало и что летало, не умирало, в никуда не исчезало. Даже из гнили мошка получалась, а мошкарой иная жизнь питалась, в единую прекрасную всё жизнь сливалось.

В недоумении и восхищении все сущности вселенские смотреть на Землю стали. Земля со всем соприкасалась, но не дано кому-то было её коснуться.

Внутри у Бога вдохновенье нарастало. И в свете, вакуум заполнившем любви. Божественная сущность очертанья свои меняла, и формы, что теперь у человеческого тела, Божественная сущность принимала.

Вне скорости, вне времени работала Божественная мысль. Во вдохновеньи, озареньи она на бесконечность всех энергий мысли обгоняла и сотворяла! Ещё одно, пока в себе, невидимое сотворенье.

Вдруг полыхнуло озаренье, и вздрогнула, как в опаленьи, новым жаром энергия любви. И в восхищеньи радостном воскликнул Бог:

Вдруг полыхнуло озаренье, и вздрогнула, как в опаленьи, новым жаром энергия любви. И в восхищеньи радостном воскликнул Бог:

— Смотри Вселенная, смотри! Вот сын мой! Человек! Он на Земле стоит. Материален он! И в нём частички энергий всех вселенских есть. На всех он планах бытия живёт. Подобие и образ он Моё, и в нём частички ваших всех энергий есть, так полюбите! Полюбите же его!

Всем сущим радость сын мой принесёт. Он сотворенье! Он рожденье! Он всё из всех! Он новое создаст творенье, и претворится в бесконечность его всё повторяющееся возрожденье.

Когда один, когда умножен много крат он свет незримый источая, в единое его сливая, Вселенной будет управлять. Подарит радость жизни он всему. Я всё ему отдал и в будущем помысленное тоже отдаю.

Так впервые один ты стоял на прекрасной Земле.

— Ты о ком говоришь? Обо мне?

— О тебе и о том, кто к строке прикоснётся записанной этой.

— Анастасия, как же так? Здесь полная не состыковка получается. Как же все читающие могут там стоять, где сказано, что лишь один стоял. И в Библии про это говорится. Один сначала человек был, Адамом его звали. И ты сказала, Бог одного сотворил.

— Всё правильно, Владимир. Но смотри, от одного произошли все мы. Его частичка, информация, заложенная в ней, во всех других, рождённых на Земле, вселялась. И если волей мысли ты груз забот своих суетных отбросишь, то ощущения почувствуются те, что в маленькой частичке до сих пор хранятся. Она была там, помнит всё. Она в тебе сейчас и в каждом на земле живущем человеке. Ей дай раскрыться, ощути, что видел ты, и ты, сейчас читающий строку, что видел ты в начале своего пути.

— Вот это да! Так что же получается, что все живущие сейчас там, на той Земле, в самом начале были?

— Да. Но на Земле на этой, не на той. Просто Земля была в ином обличье.

— А как назвать всех нас одновременно можно?

— Тебе привычнее “Адам” услышать имя? Я буду пользоваться им, но ты представь, что это ты. И каждый пусть себя под этим именем представит. Я представлению словами помогу слегка.

— Да, помоги. А то себя в тех временах я пока как-то слабо представляю.

— Чтоб легче было, ты представь себя вошедшим в сад на стыке лета и весны, и в том саду есть осени плоды. В нем существа, которых ты впервые видишь. Всё вместе взором трудно охватить, когда всё новое, и в каждом совершенство. Но вспомни, как впервые ты, Адам, цветок увидел, своё вниманье на цветке остановил. На маленьком совсем цветке.

Цвет васильковый, формы лепестков плавны из линий состояли. Слегка светились лепестки цветка, собою неба свет как будто отражали. И ты, Адам, к цветку подсел, творением любуясь. Но сколько б на цветок ты ни смотрел, видение цветка менялось. Лаская, ветерок покачивал на тонком стебельке цветок, и под лучами солнца шевелились лепестки, меняя угол отраженья света, полутона свои нежнейшие меняя. То трепетали лепестки на ветерке, то, как в приветствии, помахивали взору человека, то словно дирижировали музыке, в душе звучащей. И от цветка тончайший аромат тебя обнять стремился, человека.

Могучий вдруг услышал рык Адам и встал, повернулся в сторону звучанья. В отдалении огромный лев с львицею стояли. И о себе окрестность рыком лев оповещал. Адам смотреть стал на красивый и могучий стан, густою гривою увенчанный. И лев Адама увидал, и в тот же миг могучими прыжками на человека устремился зверь, и львица от него не отставала. Игрой их мышц могучих Адам залюбовался. В трёх метрах от Адама звери встали. Их человека взор ласкал, от человека нега исходила, и лев обласканный на землю в неге опустился, и львица рядышком легла, не шевелилась, чтоб не нарушить идущий к ним от человека благодатный тёплый свет.

Адам льва гриву пальцами перебирал, рассматривал и трогал когти лапы мощной, белых клыков рукой своей касался и улыбался, когда урчал лев от блаженства.

— Анастасия, что это за свет от человека исходил вначале, что даже лев его не разорвал? И почему сейчас свет не исходит? Никто ж не светится сейчас.

— Владимир, разве ты не замечал, есть и сейчас отличие большое. Взгляд человека отличает всё земное: травинка маленькая, лютый зверь и камень с мыслью замедленной. Таинственен, загадочен, необъяснимой силой полон он. Ласкающим взгляд человека может быть. И разрушенья холодом окутать может всё живое взгляд человека. Скажи, тебе, к примеру, не приходилось взглядом чьим-то быть согретым? Иль, может, неприятно становилось тебе от глаз каких-то на душе?

— Да в общем-то, бывало. Бывало так, что чувствуешь, как кто-то смотрит на тебя. Когда приятно смотрит, а когда — не очень.

— Вот видишь, значит, и тебе известно, что взгляд ласкающий приятное внутри тебя тепло создаст. И разрушенье, холод иной приносит взгляд. Много крат сильней в дни первые был взгляд у человека. Создатель сделал так, что всё живое стремилось быть согретым этим взглядом.

— Куда ж сейчас вся сила взгляда человека подевалась?

— Не вся. Её ещё достаточно осталось, но суета, поверхностность мышленья, иная скорость мысли, лжепредставленья сути и вялость осознанья туманят взор, раскрыться не дают тому, чего все ждут от человека. Тепло души у каждого внутри хранится. Ах, если бы у всех ему всему раскрыться! Вся явь в прекрасный первозданный сад смогла б преобразиться.

— У всех людей? Как было вначале у Адама? Такое разве может получиться?

— Всё может претвориться, к чему, от всех сливаясь в единое, людская мысль стремится.

Когда Адам один был, то сила мысли у него была такой, как человечества сейчас всего.

— Ого! Вот почему и лев его боялся?

— Лев человека не боялся. Лев перед светом благодатным преклонялся. Всё сущее стремится благодать познать, которую создать способен только человек один. За это другом, братом, богом готово человека ощущать всё сущее не только не земле. Всегда родители стремятся все лучшие способности вселить в детей своих. Только родители желают искренне, чтобы детей способности превосходили их. Создатель человеку — сыну своему сполна отдал всё то, к чему в порыве вдохновенья сам стремился. И если все понять способны, что совершенен Бог, то чувствами родителей почувствуют пусть все, каким родитель Бог стремился сотворить дитё своё, любимого Им сына-человека. И как ответственности не боялся, и как навечно пред собою обязался не отрекаться от творенья своего, сказав слова сквозь миллионы лет до нас дошедшие: “Он сын мой — человек. Он образ мой! Подобие моё”,

— Так, значит. Бог хотел, чтоб сын его, творение, ну, в общем, человек сильнее был Его.

— Стремленья всех родителей послужат подтверждением тому.

— И что же, Адам в свой первый день оправдывал мечтанья Бога? Что дальше после встречи со львом стал делать он?

— Адам всё сущее стремился познавать. Определять название, предназначенье каждой твари. Бывало, быстро он задачу разрешал, бывало, долго с ней возился. Как, например, в день первый свой до вечера он прентозавра пытался предназначение определять, но не решил задачу. Вот и исчезли прентозавры все с Земли.

— Исчезли почему?

— Исчезли потому, что человек им не определил предназначенье.

— А прентозавры — это те, что в несколько раз больше слонов?

— Да, больше, чем слоны они, и крылья небольшие у них были, на длинной шее небольшая голова, из пасти пламя исторгать могла.

— Как в сказке. Змей Горыныч, например, в народных сказках тоже пламя исторгал. Но это в сказках, не наяву.

— О прошлой яви в сказках говорится иносказательно бывает, а бывает — точно.

— Ну да? А из чего же чудище такое состояло? Как из животного живого может исходить огонь из пасти? Или огонь — иносказательность? Ну, скажем, злобой чудище дышало?

— Огромный прентозавр был добрым, а не злым. Внешний объём его служил для облегченья веса.

— Как это большой объём служить для облегченья веса может?

— Чем больше шар воздушный заполнен тем, что воздуха полегче, тем легче он.

— А прентозавр причём, он же не шар воздушный?

— Живым огромным шаром был и прентозавр. Легка его конструкция скелета, а внутренние органы малы. Внутри, как в шаре, пустота, и заполнялась постоянно газом, что легче воздуха. Подпрыгнув, крыльями махая, мог прентазавр немножко пролететь. Когда избыток газа создавался, он через пасть и выдыхал его. Из пасти кремневидные клыки торчали, их трение искру могло создать, и газ, из брюшной полости идущий, возгорался, огнём из пасти вырывался.

— Ну да! Постой, постой, а кто же газом заполнял его постоянно?

— Так я же говорю тебе, Владимир, газ вырабатывался сам внутри при переработке пищи.

— Не может быть такого! Газ только в недрах есть Земли. Его оттуда добывают, потом природным газом баллоны заправляют или по трубам к плитам подают, на Кухню. А тут из пищи — как всё просто!

— Да, просто.

— Я не поверю простоте такой, и думаю, никто ей не поверит. И под сомненьем тобою сказанное всё не только о прентозавре, а другое всё, что говоришь ты, под сомнение поставят. Так что об этом я писать не буду.

— Владимир, что же, ты считаешь, я ошибаться, врать могу?

— Ну, врать, не врать, а то, что ты ошиблась с газом, — это точно.

— Я не ошиблась.

— Докажи.

— Владимир, твой желудок и других людей — такой же газ сегодня производит.

— Не может быть.

— А ты проверь. Возьми и подожги, когда он из тебя выходит. — Как из меня? Откуда? Где поджечь?

Анастасия засмеялась и сквозь смех сказала:

— Ну что ты как дитя. Подумай сам, интимный это опыт.

Я думал об этом газе время от времени. И что он меня так заел? И, в конце концов, я решил провести этот опыт.

И провёл, когда вернулся от Анастасии. Горит! И все слова её о первых днях Адама или о наших первых днях всё с большим интересом вспоминаю. Такое ощущение возникает почему-то, что будто мы с собой в сегодня что-то взять из них забыли. Или только я забыл. Пусть, впрочем, каждый сам всё про себя решает, когда узнает, как день первый продолжался Человека. Вот как Анастасия про это говорила.

день первый

— Адаму было интересно всё. Травинка каждая, замысловатая букашка и в поднебесье птицы и вода. Когда он речку увидал впервые, залюбовался, как, на солнышке искрясь, бежит прозрачная вода, и жизни в ней многообразие увидел. Рукой Адам притронулся к воде. Теченье руку сразу же объяло и складочки все кожи на руке ласкало, к себе его влекло. Он в воду окунулся весь, и тело сразу легче стало, его вода держала и, журча, всё тело тут же обласкала. Ладонями подбросив воду вверх, он восхитился, как солнышка лучи в каждой играли капельке воды, потом те капельки теченье снова принимало. И с ощущеньем радостным Адам пил воду из реки. И до заката солнца любовался и размышлял, и вновь купался.

— Постой, Анастасия, вот ты сказала, он попил, а ел хоть что-нибудь Адам за целый день? Какою пищей он питался?

— Вокруг многообразие плодов, по вкусу разных, было, и ягод, и для пищи годных трав. Но чувства голода в дни первые не испытал Адам. От воздуха он сытым оставался.

— От воздуха? Но воздухом не будешь сыт. И даже поговорка есть такая.

— Тем воздухом, что дышит человек, сейчас действительно нельзя питаться. Сегодня воздух омертвлён и зачастую вреден для плоти и души бывает. О поговорке ты сказал, что воздухом не будешь сыт, но есть другая поговорка: “Я воздухом одним питался”, она и соответствует тому, что было человеку предоставлено вначале. Адам в прекраснейшем саду родился и в воздухе, что окружал его, не находилось ни одной пылинки вредоносной. В том воздухе пыльца растворена была и капельки росы чистейшей.

— Пыльца? Какая?

— Цветочная пыльца и травяная, с деревьев и плодов эфиры источавшая. Из тех, что рядом были и отдалённых мест другое ветерки носили. Никак от дел великих человека тогда не отвлекали проблемы по добыче пищи. Всё окружающее через воздух его питало. Создатель сделал так всё изначально, что всё живое на земле в любви порыве стремилось человеку послужить, и воздух, и вода, и ветерок живительными были.

— Ты тут права сейчас: бывает воздух вредным очень, но человек кондиционер придумал. Он воздух от частичек вредных очищает. И воду минеральную в бутылках продают. Так что сейчас проблемы воздуха, воды для многих, кто не беден, решены.

— Увы, Владимир, кондиционер проблемы не решает. Частички вредоносные задерживает он, но воздух ещё больше омертвляет. Вода, что в закупоренных бутылочках хранится, от закупоренности умирает. Она лишь клетки плоти старые питает. Для нового рожденья, чтоб плоти клеточки твоей всё время обновлялись, нужны живые воздух и вода.

прОБлемы совершенотво жизни утверждали

— Все это было у Адама?

— Да, было! Потому мысль быстро его мчалась. За относительно короткий срок он смог предназначение определить всему. Сто восемнадцать лет, как один день, промчались.

— Сто восемнадцать лет — до такой старости глубокой один прожил Адам?

— Один, в делах захватывающе интересных, Адам жил — первый человек. Его сто восемнадцать лет не старость принесли ему — расцвет.

— В сто восемнадцать лет стареет человек, даже долгожителем считается, его болезни, немощи одолевают.

— Это сейчас, Владимир, а тогда болезни человека не касались. Век каждой плотской клеточки его длиннее был, но если клеточка и уставала, ей отмереть было дано, то тут же новая, энергии полна, на смену старой клеточке вставала. Плоть человеческая жить могла лет столько, сколько дух его хотел, душа.

— И что же получается тогда, что человек сегодняшний не хочет сам подольше жить?

— Деянием своим ежесекундно свой сокращает век, и смерть придумал для себя сам человек.

— Да как это придумал? Она же сама приходит. Против воли.

— Когда ты куришь или пьёшь спиртное, когда въезжаешь в город, смрадом гари воздух насыщающий, когда употребляешь умертвлённую еду и злобой поедаешь сам себя, скажи, Владимир, кто, если не ты сам, приближаешь смерть свою?

— Такая жизнь сейчас для всех настала.

— Свободен человек. Сам строит каждый жизнь свою и век секундами определяет.

— А что, тогда, ну, там, в раю, проблемы не существовали?

— Проблемы если и вставали, то разрешались не в ущерб, а совершенство жизни утверждали.

первая встреча

Однажды, в свои сто восемнадцать лет, проснувшись с утренним рассветом, Адам весной не восхитился. И, как обычно, не встал навстречу солнечным лучам.

Заливисто в листве пел соловей над ним. На другой бок Адам перевернулся от пенья соловья.

Пред взором с затаённым трепетом весна пространство заполняла, река журчанием воды к себе звала Адама, резвились ласточки над ним. Причудливы картины облака меняли. От трав, цветов, деревьев и кустов нежнейший аромат его объять стремился. О, как тогда Бог подивился! Среди великолепия весеннего, земного сотворенья, под синью неба сын-человек Его грустил. Его дитя любимое не в радости, а в грусти пребывало. Для отца любящего может быть печальней что-нибудь такой картины?

Сто восемнадцать лет от сотворенья отдыхавшие божественных энергий множество мгновенно пришло в движенье. Вселенная вся замирала. Такое ускоренье, невиданное ранее, блистало в ореоле энергии любви, что сущее всё понимало: творенье новое замыслил Бог. Но что ещё возможно сотворить после того, что на пределе вдохновенья создавалось? Никем тогда ещё не понималось. А скорость мысли Бога нарастала. Энергия любви Ему шептала:

— Ты снова всё привёл во вдохновенное движенье. Энергии твои вселенские пространства обжигают. Как не взрываешься и не сгораешь сам в таком пылу? Куда стремишься ты? К чему? Я не свечусь уже тобой. Смотри, мой Бог, тобою я горю, планеты в звёзды превращаю. Остановись, всё лучшее тобой сотворено, у сына твоего исчезнет грусть. Остановись, о Бог!..

Не слышал Бог мольбы любви. И не внимал насмешкам сущностей вселенских. Он как ваятель молодой и пылкий движенья всех энергий ускоренье продолжал. И друг, невиданной красы зарёй сверкнул по всей Вселенной необъятной, и ахнуло всё сущее, и Бог сам в восхищеньи прошептал:

— Смотри, Вселенная! Смотри! Вот дочь моя стоит среди земных творений. Как совершенны, как прекрасны все её черты. Достойной она будет сына моего. Нет совершеннее творения её. В ней образ и подобие моё и ваши все частички в ней, так полюбите, полюбите же её! Она и он! Мой сын и дочь моя всем сущим радость принесут! И на всех планах бытия прекрасные вселенские миры построят!

С пригорка, по траве, росой умытой, днём праздничным в луче восхода к Адаму дева шла. Походка грациозна, строен стан, изгибы тела плавны и нежны, в оттенках кожи свет Божественной зари. Всё ближе, ближе. Вот она! Перед лежащим на траве Адамом дева встала. Поправил ветерок златые пряди, открывая лоб. Вселенная свой затаила вдох. О, как прекрасен её лик — твоё творенье, Бог!

Адам, лежащий на траве, на ставшую с ним рядом деву лишь взглянул, слегка зевнул и отвернулся, прикрывая веки.

Вселенские все сущности услышали тогда, нет, не слова — услышали, как вяло в своих мыслях рассуждал Адам о новом сотвореньи Бога: “Ну, вот оно, ещё одно какое-то творенье подошло. Нет ничего в нём нового, лишь на меня похожесть. Коленные суставы у лошадей и гибче, и прочней. У леопарда шкура ярче, веселей. Ещё и подошло без приглашенья, а я сегодня муравьям хотел дать новое определенье”.

И Ева, постояв немного близ Адама, к заводи реки пошла, на берегу присела у кустов, в воде притихшей своё разглядывая отраженье.

И зароптали сущности вселенские, в единое слилась их мысль: “Два совершенства не сумели оценить друг друга. В твореньях Бога совершенства нет”.

И лишь энергия любви, одна среди вселенского роптанья, пыталась оградить собой Творца. Её сиянье Бога окружало. Все знали — никогда энергия любви не рассуждала. Всегда она, невидима и молчалива, в неведомых бескрайностях блуждала. Но почему сейчас, вся без остатка, так вокруг Бога воссияла? Вселенским ропотам не внемля, лишь только одного сияньем согревала и утешала:

— Ты отдохни, Творец Великий, и вразумленье в сына своего всели. Исправить сможешь ты любые творения прекрасные свои.

В ответ Вселенная услышала слова, и через них и мудрость, и величие познала Бога:

— Мой сын есть образ и подобие моё. Частички всех энергий в нём вселенских. Он альфа и омега. Он сотворенье! Он будущего претворенье! Отныне и во всём грядущем ни мне и никому дано не будет без его желанья менять его судьбу. Всё, что захочет сам, ему воздается. Не в суете помысленное претворится. Не преклонился сын мой при виде плоти совершенства девы. Не удивился ею к удивлению Вселенной всей. Не осознал ещё, но чувствами своими ощутил мой сын. Он первым ощутил — ему чего-то не хватает. И новое созданье — дева — перед ним недостающим тем не обладает. Мой сын! Мой сын своими чувствами Вселенную всю ощущает, он знает всё. Вселенная чем обладает.

Вопрос Вселенную заполнил всю:

— Чего же может не хватать тому, в ком наши все энергии имеются и все энергии твои? И Бог ответил всем:

— Энергии любви.

И вспыхнула энергия любви:

— Но я одна, и я твоя. Тобой одним сияю.

— Да! Ты одна, любовь моя, — слова в ответ Божественные прозвучали. — Твой свет сияющий и светит, и ласкает, любовь моя. Ты — вдохновенье. Всему способна ускоренье придавать, ты обостряешь ощущенья и ты покоя умитворенье, любовь моя. Тебя прошу, вся без остатка на землю опустись. Собой, энергией великой благодати, окутай их, детей моих.

Любви и Бога диалог прощальный озвучивал начало всей земной любви.

— Мой Бог, — к Творцу любовь взывала. — Когда уйду один, невидим, навсегда, на всех живущий планах бытия, невидимым ты будешь.

— Мой сын и дочь моя сияют пусть отныне в нави, яви, прави.

— Мой Бог, случится вакуум вокруг тебя. И никогда к твоей Душе тепло живительное не пробьётся. Без этого тепла Душа остынет.

— Не только для меня, для сущего всего пусть то тепло с Земли сияет. Сынов и дочерей моих деяния его премножат. И вся Земля теплом любви светящейся в пространстве воссияет. Все будут чувствовать свет благодатнейший Земли, им обогреться смогут все энергии мои.

— Мой Бог, пред сыном, дочерью твоей открыто разных множество путей. Всех планов бытия энергии есть в них. И если хоть одна преобладает, неверным поведёт путём, что сможешь сделать ты, отдавший всё и видящий, как тает, как слабеет энергия, идущая с Земли. Отдавший всё и видящий, как на Земле над всем энергии преобладают разрушенья. Твои творенья безжизненною коркой покрывают, забросана трава твоя камнями. Что сделаешь тогда, свободу всю отдавший сыну своему?

— Среди камней смогу травинкой я зелёной вновь пробиться, на маленькой нетронутой лужайке цветка раскрою лепестки. Своё сумеют осознать предназначенье земные дочери, сыны мои.

— Мой Бог, когда уйду, невидим станешь Ты всему.

Случиться может так, что именем твоим через людей других энергий сущности вдруг станут говорить. Одни других себе пытаться будут люди подчинить. Твою себе в угоду, трактуя сущность, говорить: “Я говорю в угоду Богу, из всех я избран Им один, все слушайте меня”. Что сможешь сделать ты тогда?

— Днём наступающим взойду зарёю. Творенья все, без исключенья, луч солнышка лаская на земле, понять поможет дочерям, сынам моим, что каждый может сам Душой своей с Душою говорить моей.

— Мой Бог, их много будет, ты один. И для всех сущностей вселенских вожделенным станет душой людскою завладеть. Через людей над всем своей энергией лишь утвердиться. И сын заблудший твой им станет вдруг молиться.

— Многообразию причин в тупик ведущих, в никуда, есть главное препятствие — будет оно всему, что ложь несёт преградой. Стремленье к осознанью истины есть у сынов и дочерей моих. Имеет рамки свои ложь всегда, но безгранична истина — она одна, всегда в Душе осознанности будет находиться у дочерей моих и сыновей!

— О, Бог мой! Никто, ничто не в силах воспротивиться полёту мысли и мечтам твоим. Они прекрасны! По их следу по воле я пойду своей. Твоих детей сияньем обогрею и вечно буду им служить. Тобой подаренное вдохновенье поможет им создать свои творенья. Лишь об одном прошу тебя, мой Бог. Позволь лишь искорку одну своей любви с тобой оставить.

Когда во мраке пребывать Тебе придётся, когда лишь будет вакуум вокруг, когда забвение и свет земли ослабевает, пусть искорка, хотя б одна лишь искорка любви моей тебе своим мерцанием сияет.

Когда б сегодня живущий человек на небо смог взглянуть, что было над землёй тогда, пред взором глаз его великое видение предстало. Вселенский свет — энергия любви, кометой сжавшись, к земле спешила и озаряла на твоём пути ещё безжизненных планет тела и зажигала звёзды над землёю. К Земле! Всё ближе, ближе. Вот она. И, вдруг, над самою землёю остановилось, задрожало сияние любви. Вдали, среди горящих звёзд одна, всех меньшая звезда живой казалась. Она вослед любви сиянию к земле спешила. И поняла Любовь, от Бога искорка последняя её, и та к земле за нею устремлялась.

— Мой Бог, - сияние Любви шептало, — но почему? Разгадки нет во мне. Но почему? Ты даже искорку одну мою с собою рядом не оставил?

Словам Любви, из тьмы вселенской, уже невидим никому, ещё не понятый никем, Бог дал ответ. Его слова Божественные прозвучали:

— Себе оставить, значит, недодать им — дочерям и сыновьям моим.

— Мой Бог!..

— О, как прекрасна ты, Любовь, и искоркой одной.

— Мой Бог!..

— Спеши, Любовь моя, спеши, не рассуждая. Спеши с последней искоркой своей и обогрей всех будущих моих сынов и дочерей.

Людей земли вселенская энергия любви объяла. Вся, последней искорки. Всё было в ней. Среди Вселенной необъятной, во всех живущий планах бытия одновременно, встал человек всех сущностей сильней.

КОГДА ЛЮБОВЬ

Адам лежал среди цветов пахучих, на траве. Под сенью дерева дремал он, вяло мысль текла. И вдруг воспоминанье неведомой волной тепла его объяло, какой-то силой тепло все мысли ускоряло: “Совсем недавно предо мной творенье новое стояло. Похожесть на меня была, меж тем и было в нём отличье, но какое, в чём? И где сейчас оно? О, как увидеть вновь мне хочется творенье новое! Увидеть вновь хочу, но почему?”.

С травы Адам встал быстро, посмотрел вокруг. Мысль вспыхнула: “Что же случилось вдруг? Всё то же самое небо и птицы, травы, деревья, кусты. Всё то же самое и есть отличье, на всё иначе смотрю. Ещё прекрасней стали все земные твари, запахи, воздух и свет”.

И родилось в устах Адама слово, Адам воскликну всем: “И я люблю в ответ!”.

И новая волна тепла со стороны реки всё тело сразу же объяла. Он повернулся в сторону тепла, пред ним творенье новое сияло. Из мыслей логика ушла, виденьем наслаждалась вся душа, когда увидел вдруг Адам: на берег у заводи реки сидела тихо дева, но не на воду чистую, на него смотрела, откинув пряди золотых волос. Она его улыбкою своей ласкала, как будто вечность всю его ждала

Он подошёл к ней. Когда смотрели друг на друга, Адам подумал: “Ни у кого нет глаз прекраснее, чем у неё”, вслух сказал:

— Ты у воды сидишь. Вода приятна, ты хочешь, искупаемся в реке?

— Хочу.

— Потом тебе творенья, хочешь, покажу?

— Хочу.

— Я всем им дал своё предназначенье. Я и тебе служить им поручу. А хочешь, новое создам творенье?

— Хочу.

Они в реке купались, бежали по лугу. О, как заливисто смеялась дева, когда, взобравшись на слона, какой-то танец для неё изображал развеселившийся Адам и деву Евой называл!

День близился уже к закату, два человека стояли среди великолепия земного бытия, их наслаждали краски, запахи и звуки. Притихшая смотрела кротко Ева, как вечерело. В бутоны складывались лепестки цветов. От взора уходили в темноту прекрасные видения дневные.

— Ты не грусти, — уже уверенный в себе, сказал Адам, — сейчас наступит ночи темнота. Она нужна, чтоб отдохнуть, но сколько бы не наступала ночь, день возвращается всегда.

— День тот же будет или новый день? — спросила Ева.

— Вернётся день таким, каким захочешь ты.

— Кому подвластен каждый день?

— Подвластен мне.

— А ты кому подвластен?

— Никому.

— Откуда ты?

— Я из мечты.

— А всё вокруг, ласкающее взор, откуда?

— Тоже из мечты явилось сотвореньем для меня.

— Так где же тот, чья так мечта прекрасна?

— Бывает часто рядом он, только не видит его взор обычный. Но всё равно с ним хорошо. Себя он Богом называет, отцом моим и другом. Не надоедает никогда, всё отдаёт мне. Я тоже ему дать хочу, но что, пока не знаю.

— Значит, и я его творенье. Я тоже, как и ты, благодарить его хочу. Звать другом. Богом и отцом своим. Быть может, вместе мы с тобой решим, каких деяний наших ждёт от нас Отец?

— Я слышал, как Он говорил, что радость может принести всему.

— Всему? Так значит, и ему?

— Да, значит, и Ему.

— Мне расскажи, чего желает он.

— Совместного творения и радости от созерцания его.

— Что радость может принести для всех?

— Рожденье.

— Рожденье? Прекрасное всё рождено.

— Я часто думаю пред сном о необычном и прекрасном сотвореньи. В начале дня уходит сон, и вижу, не придумалось пока, Прекрасное всё есть и видимо при свете дня.

— Давай подумаем вдвоём.

— Я тоже захотел, чтоб перед сном с тобою рядом быть, дыханье твоё слушать, ощущать тепло, о сотвореньи вместе думать.

Пред сном в мечтах о сотворении прекрасном порывом нежных чувств друг друга мысли обнимали, сливались во единое стремленья. Тела материальные двоих помысленное отражали.

рожденье

День возвращался, наступала снова ночь. Однажды при расцвете дня, когда Адам тигрят разглядывал и размышлял, к нему тихонько Ева подошла, присела рядом, за руку взяла, на свой живот Адама руку положила.

— Почувствуй здесь, внутри меня, моё и в тоже время новое творение живёт. Ты чувствуешь, Адам, — толкается, творенье беспокойное моё?

— Да, чувствую. Мне кажется, ко мне оно стремится.

— К тебе? Конечно же! Оно моё, но и твоё! Я так хочу увидеть сотворенье наше.

Не в муках, а в великом изумленье рожала Ева.

Всё окружающее позабыв, себя не чувствуя, смотрел Адам и трепетал от нетерпенья. Рожала Ева новое совместное творенье.

Комочек маленький, весь мокрый, беспомощно лежал на травке. Поджаты ножки, не открывают веки глаз. Адам смотрел, не отрывая взгляда, как ручкой он пошевелил своей, открылись губки, вздох. Адам моргать боялся, чтоб не пропустить малейшего движенья. Неведомые чувства заполняли всё внутри, вокруг. Не в силах устоять на месте, Адам подпрыгнул и бежать пустился вдруг.

В великом ликовании вдоль берега реки стремглав бежал Адам, неведомо куда. Остановился. В груди прекрасное, неведомое что-то всё ширилось, росло. А всё вокруг!.. Не просто ветерок кустов листвою шелестел, он пел, листву кустов и лепестки цветов перебирая. Не просто плыли в небе облака — все облака чарующий изображали танец. Искрилась, улыбалась и быстрей текла вода. Ну надо же! Река! Река, отображая облака, по-новому пред взором изгибалась. И щебетанье радостное в небе птиц! И в травах стрекотанье ликованья! Сливалось всё в едино звучанье величественной нежной музыки прекраснейшего мирозданья.

И воздуха набрав побольше в грудь, что было сил вдруг закричал Адам. Был необычным, не звериным его крик нежнейшими он звуками переливался. Утихло окружающее всё вокруг. И слышала Вселенная впервые, как, ли куя, стоящий на Земле пел человек! Пел человек! И всё что ранее в галактиках звучало, замолчало. Пел человек ! И, слыша счастья песнь, весь мир вселенский осознал: нет ни в одной галактике струны, способной лучший звук издать, чем звук у песни человеческой души.

Но не смогла уменьшить чувств избыток песня ликованья. Увидел льва Адам и бросился к нему. На землю повалил он льва, словно котёнка, со смехом гриву стал трепать, потом вскочил, призвал льва жестом, побежал. Лев поспевал за ним едва, и львята с львицею совсем за ними отставали. Быстрее всех бежал Адам, махал руками, за собою звал всех тварей на пути. Его творенье, он считал, всем сможет радость принести.

И вот он снова перед ним, комочек маленький. Его творенье! Облизанный волчицы языком и тёплым ветерком обласканный, комочек маленький живой.

Младенец глаз ещё не открывал — он спал. Пред ним все звери, прибежавшие с Адамом, на землю в неге опустились.

— Вот это да! — воскликнул с восхищением Адам. — От моего творенья свет, подобный моему, исходит. А может, он сильнее моего, коль необычное со мною даже происходит. Все твари в неге пали перед ним. Я так хотел! Я смог! Я сотворил! Я сотворил творение прекрасное, живое. Все! Все посмотрите на него.

Адам окинул взглядом всё вокруг, и вдруг остановился, замер его взгляд. На Еве взгляд остановился.

Она сидела на траве одна, слегка уставшим взором глаз своих ласкала замершего вдруг и замолчавшего Адама.

И с новой силою любовь внутри, вокруг Адама невидимою негой засияла. И вдруг... О, как вселенская любовь затрепетала, когда Адам к прекрасной деве-матери вдруг подбежал, когда пред Евой на колени опустился, её касался прядей золотых и губ и молоком наполненной груди. И восклицанье в нежный шёпот сжал, словами выразить пытался восхищенье:

— Ева! Ева моя! Моя женщина! Ты способна претворять мечты!?

И в ответ... Чуть уставший и нежный тихий голос в ответ:

— Да, я женщина, твоя женщина. Претворим всё, что сможешь помыслить ты!

— Да! Вдвоём! Мы вдвоём! Теперь ясно! Мы вдвоём! Мы как Он! Мы способны претворять мечты! Посмотри! Слышишь нас, наш Отец?

Но впервые Адам не услышал ответ. Удивлённый, вскочил и воскликнул:

— Где же Ты, мой Отец! Посмотри на творенье моё! Совершенны, диковинны твари земные твои. Всё прекрасно: деревья, травинки, кусты и твои облака хороши. Но прекраснее линий цветка — посмотри! Радость больше, чем всё, что мечтой Ты творил, мне творенье моё принесло. Ты молчишь. Ты не хочешь смотреть на него? Но оно лучше всех! Больше всех по душе мне творенье моё. Что же Ты? Не желаешь взглянуть на него?

На младенца Адам посмотрел. Над проснувшимся тельцем младенца воздух был голубее обычного, и ничто не трепал ветерок, только кто-то невидимый над губами младенца тонкий стебель сгибал, преклоняя цветок. И три нежных пушинки цветочной пыльцы губ младенца коснулись. Он, — младенец, губами почмокал, блаженно вздохнул, ручкой, ножкой подвигал и снова уснул. Догадался Адам, что, пока ликовал. Бог младенца лелеял, потому и молчал.

И воскликнул Адам:

— Значит, ты помогал! Значит, рядом ты был, и творенье признал?

И услышал в ответ тихий голос Отца:

—Не так громко, Адам, ты разбудишь дитя ликованьем своим.

— Значит, ты, мой Отец, полюбил, как меня и творенье моё? Или больше его полюбил, чем меня? Если так почему? Объясни! Ведь оно не твоё.

— Любовь, мой сын, имеет продолженье; в творенье новом — продолжение твоё.

— Я, значит, здесь — и в нём одновременно? И Ева значит, в нём?

— Да, сын мой, ваше сотворенье во всём подобно вам не только во плоти. В нём дух, душа, сливаясь, новое рождают. И ваши устремленья продлятся и во много раз усилят радостные ощущенья.

— Так что же, будет много нас?

— Заполнишь ты собою землю всю. Всё чувством осознаешь, и тогда в других галактиках твоя мечта мир воссоздаст ещё прекрасней.

— Где край Вселенной? Что буду делать я, когда приду к нему? Когда заполню всё собою, помысленное сотворю?

— Мой сын. Вселенная собой являет мысль, из мысли родилась мечта, частично видима материей она. Когда ты к краю подойдёшь всего, начало новое и продолженье твоя откроет мысль. Из ничего возникнет новое прекрасное рожденье Тебя, стремленья, душу и мечту твою собою отражая. Мой сын, ты бесконечен, вечен ты, в тебе твои творящие мечты.

— Отец, как хорошо всегда, когда ты говоришь. Когда ты рядом, я обнять тебя хочу. Но ты невидим. Почему?

— Мой сын, когда мои мечтанья о тебе вселенские энергии в себя вбирали, не успевал я думать о себе. Мечты мои и мысли лишь тебя творили, мой облик видимый не создавали. Но, есть творенья видимы мои, ты чувствуй
их, не разбирай. Просто умом их разобрать никто из всей Вселенной не сумеет.

— Отец, мне хорошо, когда ты говоришь. Ты рядом — рядом всё. Когда я окажусь в другом конце Вселенной, когда сомнения иль непонятности в душе, скажи, как отыскать тебя? Ты в это время будешь где?

— В тебе и рядом. В тебе есть всё, мой сын, ты всех энергий властелин вселенских. Я противоположности вселенной уравновесил все в тебе, тем самым новое собой являешь ты. Ты ни одной из них не дай преобладать в себе. Тогда и я буду в тебе.

— Во мне?

— В тебе, и рядом. В твоём творенье ты и Ева. В тебе частичка есть меня, так и в твоём творенье я.

— Тебе я сын, кем для тебя являться будет новое творенье?

— Вновь ты.

— Кого любить ты больше будешь — меня, который я теперь, или родившегося меня вновь и вновь?

— Любовь одна, надежды больше в каждом новом воплощеньи и мечте.

— Отец, как мудр ты, я так хочу тебя обнять!

— Смотри вокруг. Творенья видимы, материализованные мысли и мечты мои. Материальным планом бытия своим всегда общаться можешь с ними.

— Я полюбил их, как тебя люблю, отец. И Еву полюбил, и новое своё творенье. Кругом любовь, в ней хочу вечно быть.

— Мой сын, только в любви пространстве ты вечно будешь жить.

Шли годы, можно так сказать, но время ведь понятие условное. Шли годы, но к чему считать, смерть человек долго в себе не мог познать. А значит, смерть тогда и не могла существовать.

ЯБЛОКО, КОТОРЫМ НАСЫТИТЬСЯ нельзя

— Анастасия, но если всё вначале так было хорошо, то что произошло потом? Почему сейчас войны на земле идут и голодают люди? Есть воровство, бандиты, самоубийства, тюрьмы. Полно семей несчастных, детей-сирот. Куда же любящие Евы подевались? Где Бог, который обещал, что будем все мы вечно жить в любви? Да впрочем, вспомнил я, что в Библии об этом говорится. Из-за того, что яблоко с дерева запретного человек сорвал, попробовал, из рая человека Бог изгнал. И даже стражу у ворот поставил, чтоб не пускать нашкодивших обратно в рай.

— Владимир, человека Бог не выгонял из рая.

— Нет, выгонял, об этом я читал. Он ещё и проклинал при этом человека. Еве говорил, что она грешница и будет в муках рожать, и Адам в поте лица пищу добывать. Так всё сейчас в реальности и происходит с нами.

— Владимир, поразмысли сам, быть может, логика такая или отсутствие её кому-то выгодна, имеет цель свою.

— При чём здесь логика и чья-то цель?

— Пожалуйста, поверь. Сам каждый должен научиться разбираться душой своей, действительность определять. Лишь поразмыслив сам, понять ты сможешь, что человека Бог не изгонял из Рая. Бог до сих пор всех любящим Отцом остался. Он Бог - Любовь, об этом тоже ты читал.

— Читал.

— Так где же логика тогда? Ведь любящий родитель никогда своё дитя не выгонит из дома. Родитель любящий, лишенья сам терпя, за любые прегрешения прощает детей своих. И не взирает Бог безучастно на все страдания людей, своих детей.

— Взирает или не взирает — я не знаю. Но только ясно всем, что он им не противостоит.

— О что ты говоришь, Владимир. Конечно, стерпит Он и эту боль от сына-человека. Но сколько ж можно не воспринимать Отца? Его любви не чувствовать, не видеть?

— Да что ты сразу так переживаешь? Скажи конкретнее. Где, в чём они, сегодняшние проявления к нам Божественной любви?

— Когда ты будешь в городе, вокруг себя внимательнее посмотри. Живой ковёр чудеснейшей травы покрыт безжизненным асфальтом, вокруг из вредного бетона громады, что домами называют, меж ними машины снуют, чадя смертельным газом. Но среди каменных громад, лишь малый островок найдя, встают травинки и цветы творенья Бога. И шелестом листвы, и птичьим пеньем он всё взывает к дочерям, сынам своим, происходящее осмыслить и вернуться в рай.

Всё уменьшается с земли любви свеченье, уже давно уменьшилось бы солнца отраженье. Но Он энергией своей усиливает неустанно живительность и солнечных лучей. Он, как и прежде, любит дочерей своих и сыновей. Он верит, ждёт, мечтает, как, однажды, очередным рассветным утром человек вдруг осознает, осознанность его вернёт Земле первоначальное цветенье.

— Но как произошло всё на Земле мечтаньям Бога вопреки и длится непонятно что тысячи, а может, миллионы лет? Как можно столько времени всё ждать и верить?

— Для Бога времени не существует. Как в любящем родителе, не исчезает вера в Нём. И вере той благодаря, все мы сейчас живём. И сами жизнь свою творим, свободой пользуясь нам предоставленной Отцом. А выбор в никуда ведущего пути людьми не вдруг был избран.

— Не вдруг, так как, когда? Что означает — “яблоко Адама”?

— В те времена, как и сейчас, Вселенная энергий множеством живых заполнена была. Живые сущности невидимы повсюду, и множество из них похожи на второе человеческое “я”. Они почти как люди, все планы бытия охватывать способны, но в материальное им воплотиться не дано. В том преимущество над ними человека. Ещё у комплексов энергий сущностей вселенских всегда над всеми одна энергия преобладает. И нет способности у них менять соотношение своих энергий.

Ещё средь сущностей вселенских есть комплексы энергий подобных Богу. Подобны, но они не Боги. На миг, уравновесив энергий множество в себе, меж тем они не в состоянии творения живые создавать в гармонии, подобно Богу.

Во всей Вселенной никому не удаётся найти разгадку, тайну сокровенную раскрыть, какою силою план сотворён был материальный, где, в чём связующие нити его и сущего вселенского всего. И как, за счёт чего план этот сам себя способен воспроизводить?

Когда земля и всё на ней творилось Богом, то из-за скорости невиданной созданья не успевали сущности понять, чем, силою какою Бог производит мирозданье. Когда же было всё сотворено и зримо, когда увидели, что человек сильнее всех, сначала в изумленье, в восхищенье многих ввергло, прекрасное виденье потом желание возникло повторить. Создать такое же, своё. Желанье это всё росло. Да и сейчас оно во множестве энергий сущих остаётся. В других галактиках, в других мирах они земли подобие пытались создавать. Планеты, Богом сотворённые, использовали даже. У многих получалось подобие земного бытия, но лишь подобие. Земли гармонии, взаимосвязи всего со всем достигнуть никому не удавалось. Так, во Вселенной до сих пор планеты с жизнью есть, но с жизнью — лишь уродливым подобием земной.

Когда из множества попыток, не только лучшее создать, а повторить, все тщетны оказались (а тайны Бог не раскрывал своей), то к человеку многие из сущностей заобращались. Им было ясно: коль сотворенье Божье человек, коль он любим, любя, не мог ему чего-то недодать родитель любящий. Напротив, большие возможности Бог предоставить мог человеку — сыну своему. И стали обращаться к человеку сущности вселенские и по сей день стремятся обращаться. Вот и сегодня люди есть, что сообщают окружающим о том, как кто-то с ними говорит невидимый откуда-то из космоса и называет разумом себя и силой доброй. Вот и тогда, в начале самом, они то с назиданием, то с просьбой обращались к человеку. У всех вопросов суть одна, лишь маскируется по разному она: “Скажи, как, силою какой сотворены земля, всё сущее на ней, как, из чего ты сотворён великим, человек?”.

Но человек ответа никому так и не дал. На тот вопрос он сам ответ не знал, как и сейчас не знает. Но интерес в нём возрастал, и на вопрос у Бога человек стал требовать ответы. Не просто Бог не отвечал. Уразумлять пытался человека, прося вопрос убрать из мыслей:

— Прошу тебя, сын мой, твори. Тебе дано творить в земном просторе и мирах иных. Твоей мечтой помысленное претворится. Лишь об одном прошу, не разбирай, какою силой всё вершится.

— Анастасия, непонятно, почему Бог даже человеку, сыну своему, не захотел сказать о технике творенья?

— Я лишь предположить могу. Не отвечая даже сыну своему, Бог оградить его от бед стремился, предотвращал вселенскую войну.

— Не вижу связи никакой между отсутствием ответа и войной вселенской.

— Когда б раскрытой была тайна сотворенья, то на планетах, на других вселенских смогли б возникнуть равные земным по силе формы жизни. Две силы захотели б испытать друг друга. Возможно, то состязанье мирным быть смогло. Возможно, и похожим на земные войны. И тогда могла начало положить своё вселенская война.

— Действительно, пусть лучше техника творенья Бога в тайне остаётся. Не разгадал бы только кто-нибудь из сущностей её сам, без подсказки.

—Я думаю, никто её не разгадает никогда.

— А почему ты так уверена?

— Она такая тайна, что ясна, и в то же время нет её, и в то же время не одна она. Уверенность мне слово “сотворенье” придаёт, когда к нему второе подставляешь слово.

— Какое?

— Второе слово — “вдохновенье”.

— Ну и что с того? Что могут означать эти два слова вместе?

— Они...

— Нет! Стой! Молчи! Я вспомнил, говорила ты, что мысли, а значит, и слова не исчезают в никуда, а в пространстве вокруг нас витают и их услышать каждый может. Это точно?

—Точно.

— И сущности их слышать могут?

—Да.

— Тогда молчи. Зачем давать подсказку им?

— Владимир, ты не беспокойся, слегка им тайну приоткрыв, быть может, я смогу тем самым показать бесплодность и бессмысленность попыток неустанных их. Чтоб поняли они и перестали к человеку приставать.

— Ну, если так, скажи, что значит “сотворение” и “вдохновение”.

— Сотворение означает, что Бог творил, используя частички энергий всех вселенских и свою, и даже если сущности все вместе соберутся, чтобы подобное земле свершить, одной энергии им будет не хватать. Той, что присуща как идея Богу, родившейся в одной Божественной мечте. А “вдохновенье” означает, — в порыве вдохновения творения вершились. Кто из ваятелей — художников великих, в порыве вдохновения творящих, потом сказать попробует, как кисть держал, что думал, где стоял, на это он вниманье не обращал, работой полностью своею поглощённый. К тому же, есть энергия Любви, на землю посланная Богом. Она свободна, не подвластна никому и, верность Богу сохраняя, лишь человеку служит одному.

— Как интересно всё, Анастасия! Ты думаешь, услышат эти сущности, поймут?

— Услышат, может и поймут.

— И что я говорю, они услышат тоже?

— Да.

— Тогда ещё и подытожу им. Эй, сущности, вам ясно теперь, да? И больше к людям не цепляйтесь. Не разгадать вам замысел Творца! Ну как, Анастасия, хорошо я им сказал?

— Очень точно звучали у тебя последние слова: “Не разгадать вам замысел Творца!”

— А как давно они разгадывать пытаются?

— С того момента, как узрели землю и людей, вплоть до сегодняшнего дня.

— И чем же их попытки Адаму навредили или нам?

— В Адаме, Еве они гордыню, самость возбудили. И убедить смогли догматом ложным: “Чтоб нечто совершеннее, чем сущее, создать, необходимо разломать и посмотреть, как действует творенье сущее”. Они ему твердили часто: “Познай строение всего, тогда над всем ты возвышаться будешь”. Они надеялись, когда Адам творенья Бога станет разбирать, осмысливать строение, предназначенье их, поймёт умом взаимосвязь друг с другом у всех творений в чём. Они производимые Адамом мысли будут видеть и поймут, как можно сотворить, подобно Богу.

Не обращал Адам вначале вниманье на советы и на просьбы. Но однажды Ева Адаму посоветовать решила:

“Я слышу, голоса твердят о том, что всё у нас прекраснее и легче будет получаться, когда познаешь ты строение всего внутри. К чему с советами упорно нам не соглашаться? Не лучше ль будет им последовать хоть раз?”.

Сначала ветку дерева с прекрасными на ней плодами сломал Адам, потом... Потом... сейчас ты видишь сам, творящая остановилась мысль у человека. Он до сих пор всё разбирает и ломает, познать пытается строение всего и примитивное своё творит остановившейся мгновенно мыслью.

— Анастасия, подожди. Совсем неясно. Почему считаешь, что человеческая мысль остановилась? Когда чего-то разбирают, напротив, называется — познают новое.

— Владимир, человек устроен так, что ничего ему не надо разбирать. В нём... Ну как же мне сказать понятней? В человеке, как бы в виде зашифрованном всего строение и так хранится. Шифр раскрывается тогда, когда включает он свою во вдохновении творящую мечту.

— Ну, всё равно неясно, какой вред от разборок может быть и почему они мысль останавливают. Ты как-то лучше на примере покажи.

— Да, правильно. Попробую примером. Представь, ты к цели едешь за рулём своей машины. Тебе приходит мысль вдруг, посмотреть, как двигатель работает, за счёт чего вращает колесо. Ты останавливаешь свой автомобиль и начинаешь разбирать его мотор, к примеру.

— Ну, разберу, узнаю, как там что, потом сам ремонтировать смогу. Что ж в этом может быть плохого?

— Но ведь пока ты будешь разбирать, движенье остановлено твоё. Ко времени ты цели не достигнешь.

— Зато я буду знать больше о машине. Чем плохо, что новое мной знание приобретено?

— Зачем тебе оно? Твоё предназначенье не ремонтировать — движеньем наслаждаться и творить.

— Неубедительно ты стала говорить, Анастасия. С тобой водитель ни один не согласится. Ну, может, те, которые на новых иномарках ездят, японских или “Мерседесах”, они редко ломаются.

— Творенья Бога не только не ломаются, но сами и воссоздавать себя способны, так для чего же разбирать их нужно?

— Как для чего — хотя б для интереса.

— Прости, Владимир, если неудачен мой пример. Позволь другой я привести попробую.

— Попробуй.

— Перед тобою женщина прекрасная стоит. В тебе влеченье к ней горит, она тебе по нраву. И ты не безразличен ей, она стремится с тобой в творении соединиться. Но за мгновенья до порыва обоюдного к соединенью, к сотворенью, к тебе приходит мысль вдруг разобрать, из чего женщина та состоит. Как органы её работают внутри. Желудок, печень, почки. Что ест она, что пьёт. Как будет всё это работать в момент интимный.

— Всё. Дальше ничего не говори. Ты очень здоровский пример здесь привела. Не будет близости, творения не будет. Не получится, коль эта мысль проклятая придёт. Со мной однажды было так. Женщина мне долго нравилась одна, но не отдавалась. А как однажды согласилась, я вдруг подумал, как бы лучше всё сделать, и почему-то усомнился в способностях своих. В итоге ничего не получилось. Такой позор был, да и страху натерпелся. У друга спрашивал потом, и с ним такое было. Мы с ним к врачу даже ходили. Врач нам сказал, что здесь психологический сработал какой-то фактор. Не надо было сомневаться и разбирать, что да как. Я думаю, из-за такого фактора мужчин немало пострадало. Теперь я понимаю: всё это из-за тех сущностей, из-за Адама всё, из-за совета Евы. Да, плоховато поступили тогда они.

— Что ж ты винишь только Адама и Еву? Сегодня посмотри, Владимир, всё человечество не продолжает ли упорно ошибку повторять, заветы нарушая Бога? Адаму и Еве не были последствия ясны, но почему сегодня человечество упорно продолжает всё разбирать? Творения живые разрушать? Сегодня! Когда последствия так явны и печальны.

— Не знаю. Может, всех необходимо как-нибудь встряхнуть? Зациклились мы, что ли, все в сплошных разборках? Я вот сейчас подумал — зря всё же Бог не наказал по-настоящему Адама, Еву. Взял бы надавал Адаму подзатыльников, чтоб дурь выбить из головы, из-за которой человечество сейчас страдает. И Еву по месту мягкому хорошим прутом отстегал, чтоб с советами своими не совалась.

— Владимир, Бог полную свободу человеку дал, и в мыслях наказаний от себя не произвёл. К тому же, наказанием содеянное в мыслях изменить нельзя. Деяния неверные будут твориться до тех пор, пока первоначальная не будет мысль изменена. Скажи, к примеру, как считаешь, кто смертоносную ракету изобрёл и ядерную к ней боеголовку?

— В России академик Королёв ракеты строил. А перед ним теоретически о них Циолковский говорил. Американские учёные старались. Ну, в общем, множество в ракетостроении работает человеческих умов. Изобретателей в разных странах много работает.

— Владимир, изобретатель всех ракет и всех оружий смертоносных к ним, на самом деле, лишь один.

— Как может быть один, когда над созданием ракет в разных странах целые научные институты работают и свои достижения в секрете друг от друга держат? Гонка вооружений в том и состоит, кто быстрее и совершеннее оружие произведёт.

— Всем людям, что себя учёными-изобретателями называют и независимо в какой стране они живут, он, тот единственный изобретатель, с удовольствием подсказки раздаёт.

— И где, в какой стране он проживает сам и как его зовут?

— Мысль разрушения. Она сначала, пробившись к человеку одному и телом завладев его материальным, копьё и наконечник каменный произвела. Потом ею содеяна стрела, и из железа наконечник.

— Но если знает всё она, ну, эта — разрушающая мысль, что ж она сразу ракету не произвела?

— Материальный план земного бытия помысленное всё не сразу воплощает. Замедленность в материи Созидателем для осмысления дана. У мысли разрушающей |копье и то, что есть сейчас, оружие и будущее, намного |большей смертоносности, произведено давно. Чтоб воплотить в земном материальном плане не копьё, потребовалось множество заводов строить, лабораторий, что научными сейчас зовутся. Под внешне благовидными предлогами людей побольше вовлекали для претворений мысли смертоносной.

— А для чего ей это нужно, стараться неустанно так?

— Чтоб утверждаться. Чтоб уничтожить весь материальный план земли. Всему вселенскому чтоб показать, над всеми и над Богом превосходство энергий сущности всё разрушающей своей. И действует она через людей.

— Вот, гадина, хитрющая какая! А как бы нам её с земли изгнать?

интимых связей с нею

НАДО ИЗБЕГАТЬ

— Не допускать в себя её проникновенье. Всем женщинам интимных связей избегать с мужчинами, впустившими в себя мысль разрушенья, чтоб вновь и вновь её не возрождать.

— Ух ты! Да если в этом женщины все сговорятся, с ума сойдут научные, военные умы.

— Владимир, если женщины так станут поступать, не будет на земле войны.

— Уж это точно. Ты, Анастасия, зацепила здорово все войны. Ну, ты даёшь, все войны твоя идея может сокрушить. Ну, ты хватила. Действительно, кто ж из мужчин захочет воевать, когда никто из женщин после этого с ним спать не станет, потомство ему не принесёт. И получается, тот, кто войну затеет, сам себя, да и потомство всё своё убьёт.

— Коль женщины все так сделать захотят, войну никто не станет затевать. Грехопаденье Евы и своё перед собой и Богом сегодня женщиной живущей искупится.

— И что же на земле будет тогда твориться?

— Вновь цветом первозданным расцветёт земля.

— Упорная Анастасия ты, своей мечте по-прежнему верна. Но и наивна ты. Как можно верить во всех женщин на Земле?

— Но как же мне не верить женщинам, Владимир, если знаю я, что в каждой женщине, сегодня на земле живущей, Божественная суть заключена. Так пусть же, пусть во всей красе раскроется она. Богини! Женщины Божественной земли. В себе раскройте вы Божественную суть свою. Вселенной покажите всей себя в красе первоистоков. Вы сотворенье совершенное, вы из Божественной мечты сотворены. Вы, каждая из вас, способна усмирять энергии Вселенной. О женщины, богини всей Вселенной и Земли!

— Да как же можно утверждать, Анастасия, что на Земле все женщины — богини? Прямо смешно становится мне от наивности твоей. Подумать только! Все они — богини. И те, что за прилавками стоят, ну, в магазинах и киосках разных? Уборщицы, посудомойки, официантки. На кухне дома изо дня в день всё варят, жарят, да посудою гремят — тоже богини? Да в общем, ты и богохульствуешь сама. Как можно наркоманок, проституток — богинями назвать? Ну, ладно б, в храме... или на балу прекрасная танцует дама, о них ещё бывает, говорят: она богиня. А замухрышек разных, в тряпьё немодное одетых, никто богиней никогда не назовёт.

— Владимир, обстоятельств современных череда на кухне каждый день стоять богинь земных и заставляет. Ты утверждал, что я похожа на зверька, что быт мой примитивен, а цивилизованный лишь тот, в котором ты живёшь. Так почему же женщины в цивилизации твоей часть жизни в кухне тесной проживают? Пол вынуждены мыть, из магазинов тяжести таскать? Кичишься ты цивилизацией своей, но почему же столько грязи в ней? И почему богинь прекраснейших земных в уборщиц превращаете своих?

— Да где ты видела уборщицу — богиню? Те, кто чего-то стоят, на конкурсах блистают красоты и утопают в роскоши, на них жениться все хотят. Но только за богатых они выходят замуж. А замухрышки разные и бедным не нужны.

— У каждой женщины есть красота своя. Не всякий раз дано лишь ей раскрыться. Ту красоту великую, как

талию, к примеру, измерять нельзя. Длина ноги, размер груди, цвет глаз при этом не важны. Она у женщины внутри, и в юной девочке, и в престарелой даме.

— Ну да, и в престарелых дамах. Да ты ещё о бабках пенсионерках расскажи! Они, по-твоему, что, тоже прекрасные богини?

— По-своему прекрасны и они. И несмотря на череду житейских унижений, надломов множества судьбы, любая женщина, которую бабулей стали звать, однажды утром может осознать, проснуться с зорькой, по росе пройтись, лучом осознанности восходу солнца улыбнуться, и тогда...

— И что тогда?

— Вдруг полюбить себя кого-нибудь заставит. Сама любима будет, и ему отдаст тепло своей любви.

— Кому ему?

— Тому, единственному своему, который в ней богиню осознает.

— Такого не бывает.

— Бывает. Ты спроси у пожилых. Узнаешь, пылких романов сколько бывает и у них.

— И ты уверена, что женщины способны мир менять?

—Способны! Способны без сомнения, Владимир. Приоритеты изменив своей любви, они творенье Бога совершенное, вернут земле прекрасный первозданный вид, всю землю превратят в цветущий сад Божественной мечты. Они — творенья Бога! Прекрасные богини божественной земли!

ТРИ МОЛИТВЫ

— Вот ты о Боге говоришь, Анастасия, а как ты молишься? Или не молишься совсем? Многие люди в письмах своих об этом просят у тебя спросить.

— Владимир, что за словом “молишься” подразумеваешь ты?

— Как что? Ну разве непонятно? Молиться... это значит молиться. Ты что, не понимаешь значения этого слова?

— Слова одни и те же по-разному воспринимают люди и разный чувствуют за ними смысл. Чтоб говорить самой понятнее, тебя я и спросила, как понимаешь смысл молитвы ты?

— О смысле как-то я не очень думал. Но всё равно одну молитву главную я знаю наизусть и иногда её читаю — так, на всякий случай. Какой-то, видно, есть в ней смысл, раз многие её читают.

— И что ж? Ты выучил молитву, а смысл познать не захотел её?

— Не то чтобы не захотел, а просто не задумывался как-то над смыслом. Думал, всем он ясен, для чего задумываться? Молитва — это просто с Богом как бы разговор.

— Но если в молитве главной с Богом подразумеваем разговор, скажи, как можно с Богом, Отцом своим без смысла говорить?

— Не знаю как. Да что ты, в самом деле, с этим смыслом! Наверное, он был известен тем, кто написал молитву.

— Но ты ведь от себя с Отцом своим хотел бы говорить?

— Конечно. Каждый с отцом хотел бы от себя общаться.

— Но как же можно “от себя”, при этом слова произносить чужие, ещё и не задумываясь, что стоит за ними?

Меня сначала немного раздражала дотошность Анастасии относительно смысла выученной мной молитвы, но потом самому интересно стало определить заложенный в молитве смысл. Потому что мысль как-то сама собою в голову пришла: “Как же так получается? Молитву выучил, повторял её не раз, а вот над тем, что в ней, почти не думал. А интересно было бы разобрать, раз выучил”. И я сказал Анастасии:

— Ну ладно, я как-нибудь подумаю над смыслом. А она в ответ:

— Зачем же “как-нибудь”? Разве сейчас, вот здесь, не мог бы ты свою молитву прочитать?

— Да почему не мог? Могу, конечно.

— Тогда, Владимир, прочитай молитву ту, из всех которую ты главной называл, и с помощью которой говорить с Отцом пытался.

— Так я одну всего и знаю. Её и выучил потому, что главной вроде бы другие все её считают.

— Пусть так. Прочти свою молитву, а я за мыслью послежу твоей.

— Ладно. Слушай.

Я прочитал Анастасии молитву “Отче наш”, где, если помните, слова такие:

Отче наш, Иже еси на небесах!

Да святится имя Твое.

Да приидет царствие Твое.

Да будет воля Твоя,

Яко на небеси и на земли.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь,

И остави нам долги наша, якоже

И мы оставляем должником нашим,

И не введи нас во искушение,

Но избави нас от лукавого.

Яко Твое есть царство, и сила, и слава

Отца и Сына и Святаго Духа

Ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Я замолчал и посмотрел на Анастасию. А она вниз опустила голову, не смотрит на меня, тоже молчит. И так сидела молча, грустная, пока не выдержал я и не спросил:

— Ты почему молчишь, Анастасия? Она, не поднимая головы, произнесла:

— Каких же слов моих ты ждёшь, Владимир?

— Ну как “каких”? Я даже без запинки молитву прочитал. Понравилась она тебе? Могла б сказать, а ты молчишь.

— Когда читал молитву ты, Владимир, пыталась я за мыслью проследить твоей, за чувствами, за смыслом обращенья. Смысл слов понятен мне молитвы, но ты не все в ней понимал слова. Твоя едва родившаяся мысль рвалась, терялась, чувств не было совсем. Ты не познал значенья многих слов молитвы, не обращался ни к кому. Ты просто бормотал.

— Так я ж, как все, её читал. Я в церкви был, там ещё больше непонятных слов. Другие, слышал, как читают люди. Бормочут скороговоркой, да и всё. А я всё чётко, медленно тебе читал, чтоб поняла.

— Но перед этим ты сказал: “Молитва — к Богу обращенье”.

— Да, сказал.

— Но Бог Отец наш, Он личность, Он субстанция живая. Способен чувствовать Отец и понимать, когда нормальное рождается общенье. А ты...

— Что я? Ну говорю ж тебе, так все читают, к Богу обращаясь.

— Представь, перед тобою дочь твоя, Полина, вдруг что-то станет монотонно говорить, а во фразы непонятные даже самой себе слова вплетает. Тебе, отцу, понравится ли дочери такое обращенье?

Я как представил ясно ситуацию такую, так прямо жутковато стало. Стоит передо мною дочь моя, бормочет что-то, словно полоумная какая, и сама не понимает, что хочет. И решил про себя: “Нет, надо разобрать осмысленно молитву. Нельзя бессмысленно твердить слова. А то что ж получается, я словно полоумным придурком перед Богом предстаю. Пусть кто угодно так её бормочет. Я обязательно молитву эту всю пойму. Словам неясным только где-то надо перевод найти. И почему в церквях каким-то языком неясным говорят? Вслух же сказал Анастасии:

— Ты знаешь, тут, наверно, перевод неполный и неточный. Потому, как ты сказала, мысль моя терялась.

— Владимир, можно смысл понять и с этим переводом. Конечно, в нём слова, ушедшие из обихода речевого, есть. Но ясен смысл, когда над ним подумать, определить, что для тебя всего важней и для Отца приятней. Что хочешь ты, произнося к Отцу молитвенное обращенье?

— Ну, что в словах там сказано, того, наверное, и я хочу. Чтоб хлеба дал, грехи простил и долги, и в искушение не ввёл, а избавлял от лукавого. Всё ясно там.

— Владимир, пищу Бог для сыновей и дочерей своих всю отдал до рожденья их. Вокруг взгляни, давно содеяно всё для тебя. Грехи родитель любящий без просьб прощает всем, и в искушенье никого вводить не мыслит. Способность каждому Отец вложил не поддаваться на лукавые посулы. К чему же обижаешь ты Отца неведением того, что им давно претворено? Вокруг тебя все вечные дары Его. Родитель любящий, отдавший всё ребёнку своему, что может ещё дать?

— А если Он ещё чего-то не додал?

— Бог максимален. Сынам и дочерям Своим всё изначально предоставил. Всё! Сполна! Он как родитель, беззаветно любящий своё дитя, себе не мыслил блага большего, чем радости от радостного бытия своих детей! Своих сынов и дочерей!

Скажи, Владимир, какие чувства может испытать Отец, отдавший детям изначально всё и видящий стоящих перед ним детей и безустанно внемлющих к нему: “Ещё, ещё, убереги, спаси, все мы беспомощны, все мы ничто”? Ответь, пожалуйста. Вот ты, родитель, иль кто-то из твоих друзей хотел бы заиметь таких детей?

— Не буду я тебе здесь сразу отвечать. Сам разберусь, когда подумаю спокойно.

— Да, да, конечно, хорошо, Владимир. Только, пожалуйста, когда найдётся время, подумай, что хотел бы слышать от тебя Отец, помимо просьб твоих.

— А что, и Бог от нас чего-то может захотеть? Чего?

— Того, что каждый от своих детей услышать хочет.

— Скажи, Анастасия, ты сама в молитве к Богу обращаешься когда-нибудь?

— Да, обращаюсь, — прозвучал её ответ.

— Так прочитай молитву мне свою.

— Тебе, Владимир, не могу. Молитва Богу предназначена моя.

— Пусть к Богу, я её услышу.

Анастасия встала, расставив руки, повернулась от меня и первые слова произнесла. Обычные слова молитвы, но... внутри меня как будто вдруг всё встрепенулось. Она произнесла их так, как говорим мы не молитву. Она их говорила так, как люди все к своему близкому, любимому, родному обращаются. Все интонации общения живого в её речи были. И страсть, и радость, и отчаянный восторг, и будто рядом находился тот, к кому Анастасия обращалась пылко:

Отец мой, существующий везде! За жизни свет Тебе спасибо, За явь спасибо царства Твоего, За волю любящую. Быть добру.

За пищу каждодневную Тебе спасибо! И за Твоё терпенье,

И за прощенье прегрешений на Твоей земле. Отец мой, существующий везде, Я дочь Твоя среди Твоих творений. Не допущу греха и слабости в себе, Стану достойной я Твоих свершений.

Отец мой, существующий везде,

Я дочь Твоя, для радости Тебе.

Твою собою славу преумножу

Грядущие века все будут жить в Твоей мечте.

И будет так! Я так хочу! Я дочь Твоя,

Отец мой, существующий везде.

Анастасия замолчала. Со всем, что было вокруг неё, общаться продолжала. Вокруг неё, казалось, свет светился. Когда она слова своей молитвы произносила и рядом была, вокруг невидимое что-то происходило. И это что-то невидимое коснулось и меня. Не внешним — внутренним прикосновением. От него вдруг стало хорошо, успокоенно. Но по мере удаления Анастасии это состояние прошло, и я сказал ей, отошедшей, вслед:

— Ты так молитву прочитала, как будто рядом с тобой кто-то был, способный на неё ответить.

Анастасия повернулась в мою сторону, лицо её было радостным. Она развела руки по сторонам, перекружилась, улыбаясь, потом, серьезно глядя мне в глаза, сказала:

— Владимир, Бог Отец наш для каждого с мольбою тоже говорит, на каждую молитву отвечает.

— Но почему тогда его слова никто не понимает?

— Слова? Так много слов со смыслом разным у земных народов. Так много непохожих языков, наречий. И есть один для всех язык. Один для всех язык божественных воззваний. И соткан он из шелеста листвы, из пенья птиц и волн. Имеет запахи божественный язык и цвет.

Бог этим языком на просьбу каждого и на молитву молитвенный даёт ответ.

— А ты могла б перевести, сказать словами, что он нам говорит?

— Могла б примерно.

— Почему примерно?

— Бедней намного наш язык того, каким Бог с нами говорит.

— Ну, всё равно скажи, как сможешь. Анастасия на меня взглянула, вперёд вдруг руки протянула, и голос... воскликнул голос вдруг её грудной:

Сын Мой! Мой сын дорогой! Как долго Я жду. Всё жду. В минуте года, в мгновенье века, Я жду.

Тебе всё отдал. Земля вся твоя. Ты волен во всём. Свой выберешь путь. Только, прошу, сын мой, Мой сын дорогой, Будь счастлив, прошу.

Ты не видишь Меня.

Ты не слышишь Меня.

В разуме твоём сомнения и грусть.

Ты уходишь. Куда же?

Ты стремишься. К чему?

И поклон бьёшь кому-то.

К тебе руки тяну.

Сын Мой, сын дорогой,

Будь счастлив, прошу.

Ты снова уходишь. А путь — в никуда. На этом пути взорвётся земля. Ты волен во всём, и взрывается мир, Взрывает судьбу твою.

Ты волен во всём, но Я устою. С травинкой последней тебя возрожу. И снова мир будет сиять вокруг, Только будь счастлив, прошу.

На ликах святых суровая грусть,

Тебя пугают адом, судом.

Тебе говорят — Я судей пошлю.

Но Я лишь молю о том,

О времени том, когда снова вдвоём.

Я верю — вернёшься,

Я знаю — придёшь.

Я снова тебя обниму.

Не отчим! Не отчим! Я твой!

Я твой Аве Отче, ты сын Мне родной.

Мой сын дорогой,

Мы будем счастливы с тобой!

Когда Анастасия замолчала, не сразу я в себя пришёл. Как будто слушать продолжал всё, что вокруг звучало, а может, слушал, как во мне самом по жилкам в необычном ритме кровь бежала. Что понял? До сих пор сам не пойму.

0на в своей трактовке пылкой молитву Бога к человеку излагала. Слова верны иль неверны кто теперь скажет? И почему, кто сможет пояснить, они так сильно чувства будоражат? И что я делаю сейчас? В осмысленном волненьи ручкой по листу вожу, иль не осмысленно... С ума схожу? Её слова переплетаю с теми, что сейчас барды от её имени поют? Всё может быть. Другие за меня, быть может, и поймут. И я попробую понять, как допишу. И вновь пишу. Но вновь, как там, в лесу, как будто прорываясь сквозь завесу, вдруг иногда звучат строки молитв таёжных. И вновь вопрос. Мучительный вопрос, он и по сей день во мне встаёт. Картинами встаёт из нашей жизни и размышлениями. Я на него себе боюсь ответить сам. Но и держать только в себе не в силах больше. Быть может, кто-то убедительный найдёт ответ.

Молитва! Эта молитва Анастасии! Всего лишь слова! Слова таёжной отшельницы, необразованной, со своеобразным мышлением и образом жизни. Всего лишь слова. Но почему-то всякий раз, как вновь звучат они, взбухают жилки на руке, что пишет, и кровь по ним пульсирует быстрей. Пульсирует, отмеряя секунды, за которые необходимо решить, что лучше и как дальше жить. Просить у доброго Отца — избави, дай, преподнеси? Или вот так, решительно и от души, так, как она, вдруг заявить:

Отец мой, существующий везде, Не допущу греха и слабости в себе. Я сын Твой, я для радости Тебе Твою собою славу преумножу...

Какой молитвы смысл будет приятнее Ему? Что должен делать я или все вместе мы? Каким путём идти?

Отец мой, существующий везде,

Не допущу греха и слабости в себе...

Но где же силы взять, чтоб так сказать? И чтобы сказанное выполнить потом!

РОД АНАСТАСИИ

— Скажи, Анастасия, как случилось так, что ты и прародители твои в глухом лесу, от общества отдельно, на протяжении тысячелетий жили? Если, как ты утверждаешь, всё человечество — единый организм, у всех единые имеются истоки, то почему твой род среди других, словно изгой?

— Ты прав, у всех единый есть родитель. И есть родители, которых видим мы. Но есть ещё у каждой человеческой судьбы свобода выбора по воле собственной пути, ведущего к определённой цели. Средь прочего, от воспитанья чувств зависит выбор.

— И кто ж тогда так воспитал далёких прародителей твоих, что до сих пор твой род так отличается? Ну, образом жизни, что ли, понятием своим?

— Ещё в далёкие те времена... В далёкие сказала, а было всё как будто бы вчера. Я лучше так скажу: когда настали времена, и человечество не сотворять совместное, а разбирать творенья Бога устремилось, когда копье уже летело и шкуры преданных зверей на теле людей достоинством считаться стали, когда сознанье всех менялось, и устремлялось по пути, ведущему к сегодняшнему дню, когда не к сотворенью, а к познанью устремилась мысль людская, вдруг стали люди разбирать, как, вследствие чего, мужчина, с женщиной сливаясь, великое удовлетворенье способны испытать. Тогда впервые мужчины женщин стали брать, а женщины себя мужчинам отдавать не ради сотворенья, а для того, чтоб получить приятное двоим удовлетворенье.

Казалось им, как и сейчас живущим людям кажется, оно приходит каждый раз, когда слиянье происходит мужского, женского начал, их плоти, видимых их тел.

На самом деле удовлетворения от слиянья только плотских тел неполны, скоротечны. В деяниях лишь утешных другие планы человеческого “я” участия не принимают. А человек стремился к ощущенью полноты, тела и способы соединения меняя, но до сих пор сполна его не получая.

Последствием печальным плотских тех утех являлись дети их. Их дети были лишены осмысленных стремлений к цели для претворения божественной мечты. И стали женщины рожать в мученьях. И дети подрастающие в муках были жить обречены, отсутствие трёх планов бытия им не давало счастье обрести. Так до сегодняшнего дня мы и дошли.

Одна из первых женщин, когда в мученьях родила своё дитя, увидела, что девочка новорождённая её при родах ножку повредила и такой хиленькой была, что даже плача звук не издавала. Ещё увидела та женщина, как тот, кто с нею плотской утехой наслаждался, к рожденью равнодушным оставался, с другою женщиной утехи стал искать. И женщина, что стала матерью случайно, на Бога вознегодовала. Грубо схватила девочку новорождённую свою, от всех подальше, в лесную чащу, не обжитую людьми, бежала. В отчаяньи остановившись, чтоб дыхание перевести, со щёк своих слезу рукой стирала, на Бога всякий раз слова со злобою бросала: “Зачем в твоём, как ты считал, прекрасном мире есть боль, есть зло, есть отреченье? Я не испытываю удовлетворенье, когда на мир, тобою созданный, смотрю. Я вся в отчаяньи и злобой вся горю. Я всеми брошена. И тот, к кому ласкалась я, сейчас с другой ласкается, меня забыв. И это ты их создал. Он твой, меня предавший, изменивший мне. Она, его сейчас ласкающая, тоже ведь твоя. Они твои творенья, да? А я? А я их задушить хочу. Я злобой вся на них горю. Безрадостен мне мир твой стал. Что за судьбу ты для меня избрал? И почему уродливо, полумертво дитя родилось от меня? Я не хочу, чтоб видели его. Нет радости во мне от созерцания такого”.

Та женщина не положила — грубо бросила в траву лесную едва живой комочек — дочь свою. С отчаяньем и злобой прокричала, обращаясь к Богу:

— Никто пусть не увидит дочь мою! А ты смотри. Смотри на те мученья, что средь твоих творений происходят. Она не будет жить. Я не смогу кормить рождённое дитя. Сжигает злоба молоко в моей груди. Я ухожу. Но ты смотри! Смотри, как много в мире, созданном тобой, несовершенства. Пусть умирает пред тобой рожденье. Пусть умирает средь творенья, что создал ты.

Со злобой и отчаяньем от девочки своей бежала мать. А девочка новорождённая одна, беспомощным комочком и едва дыша, одна осталась на траве лесной. Прамамочка далёкая моя в той девочке, Владимир, и была.

Идущие с Земли Бог ощутил отчаянье и злобу. Печаль и состраданье было в нём к рыдающей, несчастной женщине. Но любящий её, невидимый Отец не мог менять её судьбу. На женщине, в отчаянье бегущей, свободы, им же данной, был венец. Сам каждый строит человек свою судьбу. План материальный не подвластен никому. Лишь человек один его хозяин полноправный.

Бог — личность. Отец всему, не во плоти он существует. Не во плоти. Но комплекс всех энергий в нём вселенских, весь комплекс чувств, присущих человеку, есть. Он радоваться может и переживать, грустить, когда один из сыновей иль дочерей свой путь к страданью выбирает. Отцовской нежностью ко всем пылает Он, и каждый день, для всех без исключенья, всю землю солнца лучиком любви ласкает. Он каждым днём надежды не теряет в том, что дочери Его, Его сыны, Божественным пойдут путём. Не по указке, не под страхом, свободой пользуясь, определят они свой путь к совместному творенью, к возрожденью и к радости от созерцания его. Он верит, наш Отец, и ждёт. И жизнь собою продолжает. Весь комплекс чувств людских в нашем Отце.

Представить сможет ли хоть кто-нибудь, что чувствовал

Отец наш Бог, когда в Его лесу, среди Его творений новорождённое Его дитя тихонько умирало?

Не плакала та девочка и не кричала. Сердечко маленькое замедляло ритм. Лишь иногда своими губками она искала сосок живительный, хотела пить.

Нет плотских рук у Бога. Всё видящий, не мог он девочку к груди своей прижать. Отдавший всё, что может ещё дать? И тогда. Вселенную способный заполнить всю энергией своей мечты, над лесом тем в комочек сжался. В комочек маленький, способный разнести при быстром расширении вселенские все необъятные миры. Он концентрировал над лесом энергии своей любви. Любви ко всем Своим твореньям. Он воплощался через них в деяниях своих земных. И они...

Уж посиневших губ, в траве лежащей девочки, коснулась капелька дождя, и тут же тёплым ветерком подуло. Упала с дерева пыльца, и девочка её вдохнула. И день прошел, и ночь настала, а девочка не умирала. Лесные твари, звери все, Божественной объяты негой, ту девочку своим детёнышем признали.

Шли годы, девочка росла и девушкою стала. Лилит могу сё назвать.

Когда она ступала по траве рассветом озарённой, “Лилит” всё радостно кричало! Лилит улыбкой озаряла и ласкала мир. Богом созданный, вокруг неё. Лилит всё окружающее принимала, как мать свою и как отца воспринимаем мы.

Уж повзрослевшая, она всё чаще к краю леса подходила. Тихонько прячась средь травы, кустов, она следила, как люди, так похожие на неё, какой-то странной жизнью жили. Всё больше от творений Бога отделялись, жилища строили, ломая всё вокруг, в шкуры зверей зачем-то одевались. И восхищались, убивая Божью тварь, и восхваляли тех, кто убивал быстрее. Из омертвевшего всё что-то создавали. Ещё тогда Лилит не знала, что, из живого мёртвое творя, при этом умными людьми они себя считали.

Она стремилась к людям, чтоб сказать о том, что радость может принести для всех. Она совместного желала сотворенья и радости от созерцания его. Всё больше возрастала в ней потребность к рожденью нового живого божественного сотворенья.

Свой взор она всё чаще направляла на одного. Среди других невзрачным он казался. Недалеко копьё метал, в убийствах неудачливым считался, задумчив был и часто тихо пел, уединившись, мечтал о чём-то часто о своём.

Однажды вышла Лилит к людям. Живительных даров лесных собрав, несла в сплетённой из лозы корзине она к людской толпе, к стоявшим у убитого слонёнка, о чём-то спорящим мужчинам. И он был среди них, её избранник. Ее увидев, замолчали все. Собой Лилит прекрасною была. Стан обнажённый не прикрыв, не ведала она, что у мужчин над всем желанья плотские уже преобладали. Они к ней бросились толпой. Она, дары свои поставив на траву, смотрела, как похотью глаза бегущих к ней горели. И он, её избранник, побежал за всеми.

Ещё на расстоянии Лилит вдруг ощутила, как струн тонких её души волна агрессии коснулась. И, сделав шаг назад, она вдруг повернулась и побежала от приближающихся воинов мужчин.

Гнались за нею долго, вожделением горя. Она легко бежала и не уставала, а гнавшиеся потом обливались. Не суждено к Лилит им было прикоснуться. Не знали те, кто возжелал прекрасное догнать, чтобы прекрасное познать, внутри себя таким же нужно обладать.

И воины от бега утомились. Из виду потеряв Лилит, обратно побрели и заблудились: Потом дорогу всё ж нашли.

Один в лесу блуждать лишь продолжал. Устал, присел на дерево упавшее, запел. Лилит, тихонько прячась, наблюдала и слушала, как песню пел тот, к кому она стремилась, и тот, кто среди всех других мужчин за нею гнался. Пред ним всё ж вышла в отдалении она, чтоб показать дорогу к его стану. И он пошёл, не побежал за ней. Когда до края леса так они дошли, когда увидел он костры и стан свой, про всё забыв, к нему бежать пустился. И на бегущего избранника Лилит смотрела. То билось необычно сердце в ней, а то вдруг замирало, когда Лилит твердила про себя и повторяла: “Будь счастлив ты среди других, любимый, счастлив будь. О как хочу, песню не грустную, счастливую твою услышать здесь, в моём лесу”.

Бегущий вдруг остановился, в задумчивости к лесу повернулся, потом на стан задумчиво смотрел и снова к лесу взор направил. Вдруг он копьё отбросил и уверенно пошёл. Он шёл туда, где, спрятавшись, Лилит стояла. Когда укрытие её он мимо проходил, не отрываясь, вслед ему Лилит смотрела. Быть может, взор любви его остановил. Он повернулся и пошёл к Лилит. С ней рядом встал, она не убежала. В его протянутую руку свою ладонь, ещё робеющую, возложила. И вместе, взявшись за руки, они пошли, ещё ни слова не сказав друг другу. К полянке, где Лилит взрастала, шли поэт отец мой и прамамочка моя.

Шли годы, продолжался род. И в каждом поколеньи моих предков стремленье хоть кого-нибудь обуревало прийти туда, где жил другой народ, так схожий внешне, но с другой судьбой. И шли они под видом разным. То среди воинов терялись, то среди жрецов, то как учёные стремились представать. Поэтами, своей поэзией блистали. Они пытались рассказать, что есть иной путь к счастью человека, что рядом тот, кто создал всё, лишь от него не надо закрываться, в угоду меркантильной суете, в угоду не Отцу, а сущностям иным не надо поклоняться.

Они стремились рассказать и погибали. Но даже когда женщина одна или мужчина оставались, они своей любовью находили друга среди живущих образом другим, и продолжался род, не изменявшийся с первоистоков своими помыслами, жизни образом своим.

ЧТОБ ЧУВСТВОВАТЬ

деянья всех людей

— Анастасия, подожди, — меня как будто током мысль кольнула, — ты говоришь, что погибали все. И длится так тысячелетья. И все попытки безуспешны, всё человечество идёт своим путём?

— Да, все попытки были безуспешны моих прамамочек, отцов моих.

— Все погибали, значит, да?

— Все погибали, кто в люди шёл и говорить стремился.

— Так это же одно лишь означает, и ты погибнешь, как и все. Ты тоже стала говорить. И здесь надеяться на что-то просто глупо. Ну, если никому не удалось мир, образ жизни общества сменить, зачем же ты...

— К чему о смерти преждевременно твердить, Владимир? Смотри, вот я и продолжаю жить. И рядом ты, и сын взрослеет наш.

— Но что уверенность в тебя вселяет? Что заставляет верить, будто победишь ты именно и вопреки попыткам неудачным твоих предков. Ты как они, всего лишь говоришь.

— Всего лишь говорю, считаешь ты? Когда-нибудь на фразы повнимательнее посмотри, Владимир. Не для ума они. Нет информации в них, ранее не излагавшейся, но люди их читают, и чувства бурные во многих возникают.

Все потому, что так построены они, что люди много видят между строк. Поэзия их собственной души пробелы недосказанного заполняет. И говорю теперь об истине Божественной не я, они её собою открывают. Всё больше их становится, теперь их не свернуть с пути мечты, присущей только Богу. Ещё и миссия моя не завершилась, а в душах многих претворилось желанье то, что ждал Творец. И это главное.

Когда душа в мечте к чему-то устремилась, то обязательно, поверь, всё обязательно и в жизни претворится. — Тогда скажи мне, почему такими фразами всё равнее не излагалось?

— Не знаю. Может быть. Творящий блеснул энергией какой-то новой! Говорящей по-новому о том, что видим каждым днём вокруг себя, что видим, но значенья должного не придаём. И чувства не обманутся мои, я ясно чувствую. Он снова все энергии свои приводит в ускоренье. Рассвет грядёт для всей земли. Земные дочери Его, сыны познают жизнь такую, какой творила жизнь энергия Божественной мечты. И ты, и я причастны к тому будем. Но главное! Но, главное, они, те, первые, кто ощутить сумел те мысли, что сложились между строк, те мысли, что, как музыку души энергии Творца, в людей вселили. Всё получилось! Всё произошло! Уж в мыслях новый мир стремятся строить люди.

—Ты как-то в общем говоришь, Анастасия. Скажи конкретнее, что люди должны делать, какой и как, ну, этот мир построить, в котором счастливыми все будут жить?

— Сейчас конкретнее, Владимир, не могу. Трактатов на Земле немало в период жизни человечества бывало. Пред многими из них впадали люди в преклоненья. Но только все бессмысленны они. Трактаты мир не в силах изменить, и доказательством тому всего одна лишь точка служит.

— Какая точка? Не пойму.

— Та точка во Вселенной, где предел всему определён. Та точка, на которой всё человечество сейчас стоит. И всё зависит от того, в какую сторону оно направит следующий шаг. Всё это говорит о том, что нет в трактатах смысла никакого. Всё человечество от сотворения живёт, лишь чувствами влекомо.

— Постой, постой. Я что же?.. Я, что ли, не умом всё в своей жизни делал?

— Владимир, ты, как все другие люди, умом своим вокруг себя соотношение материи менял, стремясь посредством материальным ощущенья испытать, те ощущенья, о которых интуитивно знает каждый человек. Которых ищет каждый, и найти не может.

— Какие ощущенья? Что каждый ищет? Ты о чём?

— О том, что ощутили люди там, в первоистоках, когда их жизнь была ещё в раю.

— И что же, значит, хочешь ты сказать, я столько дел умом своим перелопатил для того, чтоб чувства эти райские познать?

— А ты, Владимир, сам помысли, для чего ты все дела свои творил.

— Как для чего? Как все и я обустраивал жизнь свою, своей семьи. Чтоб чувствовать себя других не хуже.

— “Чтоб чувствовать” — ты слово произнёс.

— Да, произнёс.

— Теперь понять сумей. “Чтоб чувствовать”... деянья всех людей.

— Ну, как же, — “всех”. И наркоманов действия, что, тоже поиском являются тех ощущений?

— Конечно. Как и все, они стремятся эти ощущения найти, идя своим путём. Земное тело подвергая истязаниям, употребляют зелье, чтоб на миг, хоть приблизительно, оно им ощущение великое помочь познать смогло.

И пьяница, все забывая, морщась, горькую отраву пьёт лишь потому, что поиск ощущения прекрасного и в нём живёт.

И напрягает ум учёный, причудливым изобретает новый механизм, считает, будто механизм ему и всем другим поможет удовлетворение познать. Но тщетно.

За свою историю немало людская мысль бессмысленного наизобретала. Владимир, вспомни, и тебя предметов множество, там, где живёшь ты, окружает. И каждый тот предмет считается достижением научной мысли. Труд множества людей затрачен для появления его. Но только мне скажи, пожалуйста, Владимир, какой из них тебя счастливым, удовлетворённым жизнью сделал?

— Какой?.. Какой?.. Ну, может быть, отдельно взятый — никакой. А вместе все предметы жизнь всё же сильно облегчают. Машина легковая, например. За руль садишься и едешь, куда хочешь. На улице дождь, холод, а в машине можно отопление включить. На улице жара, все потом обливаются, а ты кондиционер включаешь, и вокруг тебя прохлада. А в доме, вот на кухне, например, для женщин множество приспособлений существует. Посудомоечные машины даже есть, чтоб женщин от труда освободить. И пылесосы тоже есть, чтобы уборку облегчить и время сэкономить на уборке. Всем ясно, множество предметов способны облегчать нам жизнь.

— Увы, Владимир, иллюзорны облегченья эти. Своею жизнью сокращенной, да страданьями всё человечество за них и вынуждено каждый день платить. Чтоб получать бездушные предметы, работой нелюбимой, как рабы, всю жизнь и вынуждены заниматься люди. Предметы появляются бездушные вокруг, как индикатор степени непонимания человеком вселенской сути бытия.

Ты человек! Внимательнее посмотри вокруг себя. Чтоб получить очередной свой механический предмет, заводы строятся, чадя смертельным смрадом, безжизненной становится вода, и ты... Ты, человек, для них всю жизнь свою нерадостной работой должен заниматься. И не они тебе, а ты им служишь, изобретая, ремонтируя и поклоняясь им. Меж тем Владимир, мне скажи, кто из великих мудрецов учёных изобрёл и на каком заводе произвёл вот этот механизм для услуженья человеку?

— Какой?

— С орешком белочку, что под моей рукой. Я посмотрел на руку Анастасии. Она держала её протянутой, ладонью вниз, примерно в полуметре над травой. А на траве, как раз под ладонью, на задних лапках рыженькая белочка стояла. В передних лапках белочка держала кедровую шишку. Мордашка рыжая то к шишке опускалась, то задиралась вверх, и круглые блестящие глазёнки белочки смотрели на лицо Анастасии. Анастасия улыбалась, глядя на зверька, не шевелясь, и руку на весу по-прежнему держала. И белочка в траву вдруг шишку положила, захлопотала как-то вся над ней и лапками передними, своими коготками лущила шишку, маленький орешек из неё достала. И снова встав на лапки задние, подняв свою мордашку, словно протягивала тот орешек для Анастасии, как будто бы просила его принять из её лапок. Но и здесь, не шевелясь, сидела на траве Анастасия. И белочка, склонив головку, быстро надкусила скорлупу орешка и лапками своими, коготками очистила зерно от скорлупы и положила на листок травы зерно ореха. Потом зверёк всё новые орехи из кедровой шишки стал доставать, надкусывал скорлупки и ядрышки на листик складывал. Анастасия опустила руку и положила на траву ладонью вверх. И белочка все ядра чистые в ладонь с листа переложила торопливо. Анастасия второй своей рукой слегка погладила пушистого зверька, и белочка вдруг замерла. Потом поближе к Анастасии подбежала и встала, как-то радостно пред нею трепеща, заглядывая ей в лицо.

— Спасибо! — в адрес белочки произнесла Анастасия, — ты сегодня хороша, как никогда, красавица. Иди, иди же, хлопотушка. Найди избранника, красавица, достойного себе. И руку протянула в сторону ствола развесистого кедра. Вокруг Анастасии вприпрыжку белочка два раза обежала и бросилась стремглав по направлению, указанному ей рукою человека, вскочив на ствол, исчезла в кроне кедра. А на ладони, протянутой ко мне, лежали ядра чистые кедрового ореха. “Действительно! Вот это механизм — подумал я. — Сама продукт срывает, сама его приносит, ещё и чистит от скорлупы, ухода за собой не требует зверёк, ремонта, электроэнергию не потребляет”. Попробовав орешков, я спросил:

— А полководцы Македонский, Цезарь, правители, что войны затевали, Гитлер тоже, что ли, чувства первоистоков те искали?

— Конечно. Чувствовать себя они хотели правителями всей земли. Считали подсознательно, что ощущение такое сродни тому, что все интуитивно ищут. Но ошибались в том они.

— Считаешь, ошибались. Почему ты так считаешь? Ведь никто ещё весь мир завоевать не смог.

— Но завоёвывали города и страны. За город шло сраженье, победы достигали, но скоротечное удовлетворенье завоеватели от той победы получали. И к большему завоеванию они стремились, войны продолжали. Завоевав страну, и не одну, не радость, а заботы получали. И страх всё потерять, и вновь пытались удовлетворение искать путём воинственных свершений. Их ум, погрязший в суете, уже не мог их привести к мечте Божественных великих ощущений. Печален был конец у всех воинственных правителей земных. И обозримая, известная сегодня всем история о том гласит. Но только, к сожаленью, суета, метанья, догматов меркантильных череда не позволяют тем, кто в дне сегодняшнем живёт, определить где, в чём их ощущение Божественное ждёт.

ТАЁЖНЫЙ ОБЕД

Каждый раз, когда я бывал в тайге, у Анастасии на её полянке, всегда брал с собой чего-нибудь поесть. Брал с собой консервы, печенье герметично запечатанное в целлофан, рыбу, нарезанную ломтиками в вакуумной упаковке. И каждый раз, возвращаясь от Анастасии, я обнаруживал свои запасы неиспользованными. И каждый раз она ещё подкладывала мне от себя гостинцев. В основном это были орешки, ягоды свежие, завернутые в листья, сушеные грибы.

Мы привыкли есть грибы хорошо проваренные, прожаренные, маринованные или солёные. Анастасия ест их сушёными, без всякой обработки. Я сначала боялся их даже пробовать, потом попробовал — ничего. Кусочек гриба во рту от слюны размягчается, его можно сосать, как конфету, можно глотать. Потом я даже привык к ним. Однажды ехал из Москвы в Геленджик на читательскую конференцию. И целый день питался грибами, что дала Анастасия. И Солнцев — директор Московского центра, машину вёл и тоже ел эти грибы. А когда я выступал на конференции, предложил их попробовать сидящим в зале, и люди не испугались. Кому хватило — взяли по грибочку, тут же съели, и ни с кем ничего плохого не приключилось.

Вообще, находясь в гостях у Анастасии, я не помню случая, чтобы мы специально садились поесть. Пробовал на ходу то, что Анастасия предлагала, и чувство голода ни разу не пришло. Но в этот раз...

Наверное, я долго размышлял над смыслом произнесённой Анастасией молитвы, потому и не заметил, как она успела накрыть, если можно так назвать, большой стол.

На траве, на разных больших и маленьких листиках, лежали яства. Они занимали площадь больше квадратного метра. И всё очень красиво уложено, украшено. Клюква, брусника, морошка, малина, смородина черная и красная, земляника сушенная, грибы сушенные, какая-то кашица желтоватая, три маленьких огурчика и два небольших красных помидора. Множество пучков разной травы, украшенных лепестками цветов. Какая-то белая жидкость, похожая на молоко, стояла в деревянном маленьком корытце. Лепёшки, не понятно из чего сделанные. Мёд в сотах, посыпанный разноцветными крупинками цветочной пыльцы.

— Присаживайся, Владимир, попробуй хлеба насущного, что Бог послал, — предложила Анастасия, хитро улыбаясь.

— Вот это да! — не сдержался я от восторга. — Это ж надо, как красиво ты всё сервировала. Прямо как хорошая хозяйка в праздник.

Анастасия обрадовалась похвале, как ребенок, засмеялась, сама не отрываясь, глядя на свою сервировку, вдруг всплеснула руками и воскликнула:

— Ой-ой, тоже мне, хорошая хозяйка, а специи забыла. Ты же любишь специи острые, разные. Любишь, да?

— Люблю.

— А хорошая хозяйка о них и позабыла. Сейчас я быстро. Я исправлюсь.

Она посмотрела вокруг себя, чуть отбежала в сторону, чего-то сорвала в траве. Потом в другом месте, потом среди кустов сорвала и вскоре положила между огурцами и помидорами маленький пучок, составленный как букетик из разных по виду травинок, сказала:

— Это специи. Они острые. Если захочешь, попробуй. Теперь всё есть. Ты отведай всего понемножку, Владимир.

Я взял огурец, посмотрел на разнообразие таёжной пищи и сказал:

— Жалко, хлеба нет.

— Есть хлеб, — ответила Анастасия, — вот смотри. — И подает мне какой-то клубень. — Это корень лопуха, я его так приготовила, что он тебе вкусный хлеб, и картофель, и морковку заменит.

— Не слышал, чтобы лопух в пищу употребляли.

— Ты попробуй. Не беспокойся, из него раньше очень много вкусных и полезных блюд готовили. Ты сначала попробуй, я его в молоке держала. Размягчила...

Я хотел спросить, где она молоко взяла, но, откусив огурец... Я не стал ничего говорить, пока не съел этот огурец и без хлеба. Клубень, заменяющий хлеб, я взял у Анастасии, но так и не попробовал, так и держал его в руке, пока не съел этот огурец.

Понимаете, этот обыкновенный на вид огурец на самом деле сильно отличался вкусовыми качествами от тех, что раньше ел. Таёжный огурец обладал приятным, ни на что не похожим ароматом. Вы, наверное, знаете, как отличаются по вкусовым качествам и аромату огурцы, выращенные в теплицах, от растущих на грядках в открытом грунте? В открытом грунте растущие намного лучше по вкусу и аромату. Огурец Анастасии также, а может, и сильнее, отличался в лучшую сторону от тех, что я ел раньше с грядки. Я быстро взял помидор, попробовал и тут же съел его весь. И его вкус был необыкновенно приятным. Он тоже превосходил по вкусу все помидоры, что раньше доводилось есть. Ни огурец, ни помидор не требовали соли, сметаны или масла. Они были вкусны сами по себе. Как малина, яблоко или апельсин. Никто же не будет сластить или солить яблоко грушу.

— Ты где взяла эти овощи, Анастасия? В деревню бегала? Что это за сорт?

— Я их сама вырастила. Понравились тебе, да? — спросила она.

— Понравились! Я такие в первый раз ем. А у тебя,

значит, огород есть, теплица? Ты чем грядки вскапываешь, где удобрения берешь, в деревне?

— В деревне я только семена у одной знакомой женщины взяла. Место им подобрала среди травы, и они выросли. Помидоры осенью посадила, потом под снегом прятала, а с весной они и стали вырастать. Огурчики весной посадила, и они, маленькие, успели созреть.

— Но почему они такие вкусные, сорт, что ли, новый?

— Обыкновенный сорт. Они отличаются от огородных потому, что, когда росли, получили всё необходимое. В условиях огорода, когда растения стараются оградить от соприкосновения с другими видами, когда их рост удобрениями ускоряют, они не могут вобрать в себя всё необходимое и стать самодостаточными, чтобы понравиться человеку.

— А молоко откуда у тебя, лепёшки из чего? Я думал ты животную пищу вообще не употребляешь, а тут молоко...

— Это молоко не от животных, Владимир. Молоко, перед тобой стоящее, дал кедр.

— Как кедр? Разве дерево способно молоко давать?

— Способно. Только далеко не каждое. Кедр, например, способен. Попробуй, в напитке этом многое заключено. Не только плоть может питать, стоящее перед тобою молоко от кедра. Не пей сразу всего, два или три глотка попробуй, иначе не захочешь больше есть ты ничего, насытившись одним.

Я выпил три глотка. Молоко было густым, с приятным, слегка сладковатым вкусом. Ещё от него исходило тепло, но не такое, как от подогретого коровьего молока. Непонятное, нежное тепло согревало всё внутри и, казалось, меняло настроение.

— Вкусное это кедровое молоко, Анастасия. Очень вкусное! А как нужно “доить” кедр, чтоб получилось такое?

— Не доить. Ядрышки молочные палочкой специальной в ступке деревянной нужно спокойно, вдумчиво, с хорошим настроением растирать, растирать. И воды живой, родниковой добавлять понемножку, так и получится молоко.

— А что, никто из людей об этом никогда не знал?

— Раньше многие люди знали, но и сейчас в деревеньках таёжных иногда пьют кедровое молоко. В городах совсем другую пищу предпочитают, не столько полезную, сколько удобную для хранения, транспортировки, приготовления.

— Всё правильно ты говоришь, в городах надо всё быстро делать. Но это молоко... надо же, какое дерево этот кедр! Один кедр может давать и орехи, и масло, и муку для лепёшек, и молоко.

И ещё многое необычное может давать кедр.

— А что необычного, например?

— Прекраснейшие духи из его эфирного масла можно сделать. Самодостаточные и целебные духи. Никакие искусственные их аромат не смогут превзойти. Эфиры кедра собою дух Вселенной представляют, лечить способны плоть, преградою служить недоброму для человека эфиры кедра.

— Ты сможешь рассказать, как получить духи такие с кедра?

— Смогу, конечно, но ты, Владимир, ещё немножечко покушай.

Я потянулся, чтобы взять помидор, но Анастасия остановила меня:

— Подожди, Владимир, не ешь так,

— Как?

— Я приготовила всего разного для тебя, чтобы ты всего сначала попробовал, чтобы он полечил тебя.

— Кто он?

— Твой организм. Когда ты всё перепробуешь, он отберёт сам себе необходимое. Ты захочешь поесть отобранного больше. Твой организм сам определит, чего ему не хватает.

“Надо же, — подумал я, — в первый раз она изменила своим принципам”.

Дело в том, что Анастасия два раза лечила меня, какие-то болячки внутри. Точно не знаю какие, но я их ощущал сильными болями в желудке, печени или почках. А может, во всём сразу. Боли были сильными, и таблетки обезболивающие не всегда помогали. Но я знал: приеду к Анастасии, она вылечит, у неё это быстро получается. Но на третий раз она лечить меня отказалась. Даже боль полностью своим взглядом не сняла, заявила, что раз я не меняю образ жизни и не убираю то, что способствует заболеванию, то и лечить меня нельзя, так как лечение в таком случае только вредит. Я тогда на неё сильно обиделся и не повторял больше просьбу о лечении.

Вернувшись, всё же стал чуть меньше курить и в спиртном ограничиваться. Даже поголодал несколько дней. Лучше стало. И подумал тогда, что не обязательно нам каждый раз к врачу или целителю обращаться, можно и самому себя в руки взять, когда прижмёт болями. Лучше, конечно, чтоб не прижимало. До конца я сам вылечиться не смог, но и помощи у Анастасии решил не просить, а она сама, значит, согласилась.

— Ты же говорила, не будешь больше лечить и даже боль снимать.

— Боль твою больше не буду снимать. Боль — это разговор Бога с человеком. Но так, как сейчас, — можно, я ведь пищу тебе предлагаю, это не противоречит естеству, а им противоречит.

— Кому им?

— Тому, кто программу вредоносную для человека создаёт.

— Какую программу вредоносную? Ты о чём?

— О том, что ты, Владимир, как и большинство людей, по установленной программе питаешься. Очень вредной программе.

— Может, кто-то и питается по программе. Много их, разных для похудения, для пополнения. Но я питаюсь, как сам хочу. Я даже не читал ни одной программы. Прихожу в магазин и выбираю сам, что понравится.

— Это так, ты выбираешь, придя в магазин, но выбираешь строго из предлагаемого магазином.

— Ну да... В магазине всё сейчас удобно расфасовано, упаковано. Конкуренция потому что большая, все стараются покупателю угодить, всё для удобства покупателя делают.

— Считаешь, для удобства покупателя всё сделано?

— Да, а для кого же ещё?

— Все системы технократического способа существования всегда работают только на себя, Владимир. Разве это тебе удобно получать перемороженные, законсервированные продукты, наполовину убитую воду? Разве твой организм определил ассортимент находящихся в магазине продуктов?

Система технократического мира взяла на себя функцию обеспечивать тебя жизненно необходимым. Ты с этим согласился, доверился ей полностью, и даже задумываться перестал, всё ли необходимое тебе предоставлено.

— Но живём же мы, не умираем от этих магазинов.

— Конечно, ты ещё живёшь. Но боль! Откуда боль твоя? Подумай, откуда боль у множества людей? Болезни, боль противоестественны для человека, они есть следствие порочного пути. Сейчас ты в этом убедишься сам. Перед тобой лишь небольшая часть лежит для человека, сотворенного Божественной природой. Всего попробуй по чуть-чуть, понравившееся заберёшь с собой. Три дня достаточно, чтоб победить твои болячки травинкам маленьким, которые ты сам и отберёшь.

Я понемногу пробовал всего, пока Анастасия говорила. Некоторые пучки из трав безвкусны были, другие напротив, ещё хотелось есть. Потом Анастасия, перед моим уходом, понравившееся за обедом в сумку мою положила. Их ел три дня. И боль прошла совсем.

ОНИ СПОСОБНЫ

мир менять?

— Почему-то так получается, Анастасия, что, когда ты говоришь о своих прародителях, всегда больше рассказываешь о матерях, о женщинах. О мужчинах, своих отцах, — почти ничего. Как будто твои отцы не значимы все в вашем роду были. Или ты, твой генетический код или луч тебе не позволяет видеть, чувствовать своих прародителей по отцовской линии? Даже обидно за мужчин, отцов твоих.

— Деяния отцов своих, как мамочек, что в прошлом жили, я также могу чувствовать и видеть, коль захочу. Но далеко не все деяния своих отцов понять способна. Определить значенье их для дней сегодняшних, для всех людей и для себя.

— Ты расскажи мне хоть об одном своём отце, чьи действия понять не можешь до конца. Ты женщина, тебе труднее понимать мужчин. Мне будет легче, я мужчина. Если пойму — тебе смогу помочь понять.

— Да, да, конечно, я расскажу тебе о том своём отце, что смог познать, производить субстанции живые, по силе большие, чем всё оружие сегодняшнего дня и будущие. Пред ними рукотворное ничто не может устоять, они способны мир менять земной, уничтожать галактики иль создавать миры иные.

— Вот это да! А где эта штуковина сейчас?

— Её способен каждый человек земной произвести, если поймёт, почувствует... Египетским жрецам часть тайны передал отец. Вот и сейчас, сегодня правители земные в государствах правят по схеме, механизму тех жрецов. Всё меньше смысл и механизм правленья понимают. Не совершенствовался он, а деградировал с веками.

— Постои, постой, по-твоему, выходит, что сегодняшние президенты управляют странами по схеме или по указке древних жрецов Египта?

— С тех пор существенного ничего в схему правления не привносил никто. Осмысленности механизма правления сообществом людей сегодня нет у государств земных.

— Так просто в этом убедиться трудно, ты по порядку всё попробуй расскажи.

Попробую всё по порядку рассказать, а ты понять попробуй.

* * *

Десятки тысяч лет назад, когда мир не познал ещё величие Египта, когда ещё такого государства не существовало, людское общество на множество разделено было племён. Отдельно от людского общества по своим законам семья жила, мой праотец, прамамочка моя. Всё, как в первоистоках, как в раю, на их полянке окружало. Два солнца было у красавицы прамамочки моей. Одно то, что светило, всем лучом восхода пробуждая к жизни, второе — её избранник.

Всегда вставала первою она, в реке купалась, согревалась светом восходящим, свет радости сама всему дарила и ждала. Ждала, когда проснётся он, её любимый. Он просыпался, первый взгляд его она ловила. Когда встречались взгляды их, всё окружающее замирало. Любовь и трепет, негу и восторг пространство с восхищением в себя вбирало.

В заботах радостных день проходил. Задумчиво смотрел отец всегда, как солнце опускалось пред закатом, потом он пел.

Она с восторгом затаённым пению внимала. Ещё тогда не понимала промамочка моя, как в песнь вплетённые слова формировали образ новый, необычный. О нём всё чаще ей хотелось слушать, и, словно чувствуя желание прамамочки, отец пел всякий раз, черты всё ярче необычные рисуя. Незримо образ стал меж ними жить.

Однажды, утром пробудившись, мой праотец не встретил, как обычно, взгляд любви, не удивился он. Спокойно встал и по лесу пошёл. В укромном месте увидел он притихшую прамамочку мою.

Она одна стояла, прислонившись к кедру. Притихшую, за плечи взял её отец. Она взгляд повлажневший на него не подняла. Он прикоснулся пальцами слегка к слезинке, по щеке из глаз сбегавшей, и нежно ей сказал:

— Я знаю. Ты думаешь о нём, любимая моя. Ты думаешь о нём, в том не твоя вина. Незрим мной сотворённый образ. Незрим, но более любим тобой, чем я. В том не твоя вина, любимая моя. Я ухожу. Теперь я к людям ухожу. Я смог познать, как образы прекрасные творятся. О том я людям расскажу. Что знаю я, познать другие смогут. И образы прекрасные в сад первозданный приведут людей. Субстанций образов живых нет ничего сильнее во Вселенной. Даже любовь твою ко мне смог образ, сотворённый мною, победить. Теперь я образы великие смогу творить. И будут людям образы служить.

Дрожали плечи у прамамочки моей, и голос задрожавший прошептал:

— Зачем? Ты, мой любимый, сотворил любимый мною образ. Он незрим. А зримый ты уходишь от меня. Наше дитя уже шевелится во мне. Что расскажу ему я об отце?

— Мир будут образы прекрасные прекрасным сотворять. Образ отца взрослеющий наш сын себе представит. Если достойным образа, представленного сыном, я стать смогу, то сын меня узнает. Коль недостойным буду представления его, останусь в стороне, чтоб не мешать стремлению к прекрасному, к мечте.

Непонятый прамамочкой, он уходил, мой праотец. Шёл к людям. Шёл с открытием великим. Шёл для всех будущих сынов своих и дочерей, в стремленьи мир для всех прекрасным сотворить.

НЕОБЫЧНАЯ СИЛА

В те времена между собою враждовали племена живущих на земле людей. И в каждом племени стремились побольше воинов взрастить. И среди воинов невзрачными считались те, кто к земледелию, к поэзии стремился. И были в каждом племени жрецы. Они людей пугать стремились. Но цели ясной не имели, испуг других им утешением служил. И тешил каждый самолюбие своё тем, будто большее, чем все, от Бога получил чего-то.

Из нескольких племён мой праотец поэтов смог собрать, жрецов. Всего их было девятнадцать человек, одиннадцать певцов-поэтов, семь жрецов, мой праотец. В уединённом и пустынном месте собрались они.

Группа певцов сидела скромно, напыщенно жрецы отдельно восседали. Мой праотец им говорил:

“Вражду и войны можно прекратить племён. В едином станут государстве жить народы. В нём справедливым будет вождь, и каждая семья от бед войны избавится. Друг другу люди станут помогать. Сообщество людское свою дорогу в первозданный сад найдёт”.

Но над отцом жрецы вначале посмеялись, говоря ему:

“Кто же захочет власть свою отдать другому добровольно? Чтобы в единое все племена собрать, сильнейшим кто-то должен стать и победить других, а ты ведь хочешь, чтобы не было войны. Наивна речь твоя. Зачем призвал нас, несмышленый странник?”. И собрались жрецы уйти. Отец остановил словами их такими:

— Вы — мудрецы, и мудрость ваша нужна, чтобы законы для людского общества создать. Я силу могу дать такую каждому из вас, что ни одно оружие, рукою сотворённое людской, ему противостать не сможет. Когда использовать во благо будете его, всем к цели, к истине, к счастливому восходу оно прийти поможет. Когда владеющий им возжелает в неблагостном намереньи с людьми сразиться, погибнет сам.

О необычной силе весть жрецов остановила. Старейший жрец и предложил отцу:

— Коль ты знаком с какой-то силой необычной, нам скажи о ней. И если действенна она, способна государства строить, останешься средь нас в том государстве жить. Совместно будем мы творить законы общества людского.

— Затем к вам и пришёл, чтоб рассказать о силе необычной, — всем отец ответил, — но перед этим вас прошу назвать правителя из всех известных вам. Правителя, который добр, не алчен, в любви живёт с семьёй своей и о войне не помышляет.

Ответил старый жрец отцу, что есть один правитель, который всех сражений избегает. Но племя малочисленно его, в нём не стремятся воинов прославить, и потому немногие в нём воинами стать стремятся. А чтоб сражений избежать им, часто стан приходится менять и кочевать, другим места пригодные для жизни оставлять, на неудобицах самим селиться. Егип вождя того зовут.

— Египтом то государство будет зваться, — сказал отец. — Три песни вам спою. Певцы-поэты, в разных племенах запойте песни эти людям. И вы, жрецы, среди людей Египта поселитесь. Из разных мест к вам будут семьи приходить, их встретьте добрыми законами своими.

Отец три песни спел собравшимся. В одной он образ справедливого правителя создал, назвав его Египтом. Другой был образ сообщества счастливого людей, живущих вместе. А в третьей — образ любящей семьи, детей счастливых в ней, отцов и матерей, живущих в необычном государстве.

Обычные, всем ранее знакомые слова в трёх песнях были. Но из них фразы строились такими, что слушающие с затаенными дыханьями внимали им. Ещё мелодия звучала голосом отца. Она звала, манила, увлекала и создавала образы живые.

Ещё Египетского государства не существовало наяву, ещё не воздвигались его храмы, но знал отец, всё явится следствием того, к чему мысль человека и мечта, в единое сливаясь, призывали. И вдохновенно пел отец, познавший силу необычную, что подарил для каждого великий наш Творец. И пел отец, владевший силой той, что человека отличает от всего, что власть ему даёт над всем, что позволяет человеку назваться сыном Бога и творцом.

Певцы-поэты, вдохновением пылая, три песни пели в разных племенах. Людей собою образы прекрасные влекли, и люди шли из разных мест в Египта племя.

Через пять лет всего из небольшого племени Египетское государство возродилось. Все остальные племена, что некогда значимее других считались, попросту распались. И ничего правители воинственные сделать не могли против распада. Их власть слабела, исчезала, их что-то побеждало, но не было войны.

Привыкшие в материи сражаться они не ведали, как образы над всем сильны, те образы, которые душе людской по нраву, те образы, которые влекут сердца.

Пред образом, даже одним, но искренним, незамутнённым постулатом меркантильным, бесполезны войска земные, копьём вооружённые или любым иным оружием смертоносным, повержены окажутся войска. Пред образом войска бессильны.

Египетское крепло государство, разрасталось. Его правителя жрецы назвали фараоном. Жрецы, уединившись в храмах от людской суеты, законы создавали, им следовать правитель фараон обязан был. И каждый житель рядовой их исполнял с желаньем. И каждый жизнь свою равнять по образу стремился.

И в главном храме, средь жрецов верховных, отец мой жил. И девятнадцать лет жрецы ему внимали. Науку высшую из всех наук стремились познавать, как образы великие творятся. Отец всё искренне стремился рассказать, благим намереньем пылая. Познали всю науку или часть её жрецы — теперь неясно, да и смысла не имеет уточнять.

Однажды, через девятнадцать лет, верховный жрец собрал к себе приближённых жрецов. Они входили чинно в главный храм, в который доступа даже для фараона не было.

Верховный жрец на троне восседал, все остальные ниже сели. Улыбчивый отец среди жрецов сидел. В задумчивости весь в себя ушёл, очередную песню создавая, рисуя образ новый в ней, иль может, старый укрепляя.

Верховный жрец собравшимся сказал:

— Великую науку мы познали. Всем миром позволяет управлять она, но чтобы власть наша была над всем навечно, из этих стен даже крупицы знания о ней нельзя отдать. Мы свой язык должны создать и изъясняться меж собою будем им, чтоб даже невзначай никто из нас не мог проговориться.

Трактатов множество в века на разных языках в народ отправим. Пусть все дивятся, думают, что всё мы излагаем. И будем излагать мы множество наук чудесных и открытий разных так, чтобы от главного всё дальше уходили простолюдины и правители. А мудрецы в грядущих пусть веках трактатами мудрёными, науками других дивят. От главного при этом удаляясь сами, и других от главного подальше уведут.

— Пусть будет так, — с верховным согласились все. Отец один молчал.

И жрец верховный продолжал:

— Ещё один вопрос нам нужно разрешить немедля. За девятнадцать лет ученья постигли мы, как образы творятся. Любой из нас теперь способен образ сотворять, который может мир менять, разрушить государство или укрепить, — и всё ж загадка остаётся. Сказать мне может кто-нибудь из вас, всё ж почему, по силе разный у каждого творится образ? И почему по времени мы долго так творим? — жрецы молчали. Никто ответ не знал. Верховный продолжал, слегка возвысив голос, и посох в его руке от напряжения дрожал, когда верховный всем сказал:

— Меж тем средь нас один способен быстро образы творить, и сила их непревзойдённой остаётся. Всех нас он девятнадцать лет учил, но недосказанное остаётся. Все мы сейчас понять должны, что меж собою не равны. Не важен сан, каким из нас кто обладает. Пусть каждый знает, среди нас один над всеми может властвовать незримо, тайно. Он волен силой образа, что сотворить способен, возвеличить каждого или убить. Один способен государств судьбу решить. Я, жрец верховный, властью, данной мне, способен поменять соотношенье сил. Закрыты двери храма, в котором мы сейчас сидим. Снаружи верная охрана без приказа моего дверь не откроет никому.

Жрец верховный с трона встал, медленно ступая и посохом стуча по плитам каменным, пошёл к отцу, посередине зала вдруг остановился и, глядя на отца, сказал:

— Сейчас ты выберешь из двух один свой путь. Вот первый. Сейчас для всех ты тайну силы образов своих раскроешь, расскажешь, как и чем они творятся, и тогда объявлен будешь ты жрецом после меня вторым и станешь первым, когда я уйду. Перед тобой живущие все будут преклоняться. Но если тайну не раскроешь нам свою, перед тобой второй предстанет путь. Ведёт он только в эту дверь.

Жрец указал на дверь, ведущую из зала храма в башню, в которой не было ни окон, ни вторых дверей наружных. У башни той высокой с гладкими стенами площадка наверху была, с неё раз в год в определённый день перед собравшимся народом пел отец или иной какой-то жрец.

Верховный, указывая отцу на дверь, что вела в эту башню, ещё добавил:

— Ты в эту дверь войдешь и никогда не выйдешь из неё. Я дверь замуровать приказ отдам, лишь маленькое в ней окошечко оставить прикажу, через него ты будешь пищи минимум иметь на каждый день. Когда настанет время, и у башни соберутся люди, ты на высокую площадку выйдешь к ним. Ты выйдешь, только петь не будешь, образы творя. Ты выйдешь, чтоб тебя народ увидел и не поселилось беспокойство в нём, и кривотолки не возникли от исчезновенья твоего. Ты можешь только поприветствовать народ словами. Когда посмеешь песню спеть творящую, то даже за одну не будешь пищи получать, воды, три дня. За две — шесть дней ни пищи, ни воды ты не получишь, сам назначишь смерть свою. Теперь решай из двух какой сам выбираешь путь?

Отец спокойно с места встал своего. В лице его ни страха, ни упрёка не было, лишь грусть слегка морщинкою легла. Он вдоль сидящих в ряд жрецов прошёл, в глаза им каждому взглянул. И в каждой паре глаз познанья жажду видел. Познанье, но и алчность были в каждой паре глаз. Отец к верховному жрецу вплотную подошёл и посмотрел ему в глаза. Суровых, алчностью горящих, седой жрец глаз не отводил, о камни посохом ударил, сурово повторил отцу в лицо, брызжа слюною:

— Быстрей решай, какой из двух ты выбираешь будущего путь.

Отец без страха в голосе, упрёка ему спокойно отвечал:

— По воле, может быть, судьбы я выбираю полтора пути.

— Как можно выбрать полтора, — жрец закричал, — ты посмеяться смеешь надо мной, над всеми, кто сейчас в великом храме!

Отец к двери, ведущей в башню, подошёл и, повернувшись, всем ответил:

— Смеяться, обижая вас, поверьте, я не мыслил. По вашей воле я в башню навсегда уйду. Перед уходом тайну всем открою, как смогу и знаю, мой ответ мне путь второй не принесёт. Вот потому и получается, что выбрал полтора пути.

— Так говори! Не медли, — голоса вскочивших с мест жрецов под сводами звучали. — Тайна где?

— Она в яйце, — спокойно прозвучал ответ.

— В яйце? В каком яйце? О чём ты, поясни? — отца собравшиеся вопрошали, и он собравшимся ответ давал.

— Яйцо от курицы цыплёнка курицы взрастит. Яйцо от утки возродит утёнка. Яйцо орлицы миру принесёт орла. Кем ощущаете себя, то и от вас родится.

— Я ощущаю! Я творец! — верховный прокричал вдруг жрец. — Скажи, как всех сильнее образ сотворить?

— Неправду ты сказал, — отец жрецу ответил, — не веришь сам тому, что говоришь.

— Тебе откуда может быть известно, сколь силы вера у меня?

— Творящий никогда просить не станет. Творящий отдавать способен сам. Просящий ты, а это значит, ты в скорлупе неверия...

Отец ушёл, за ним закрылась дверь, потом замуровали вход, приказу следуя верховного жреца. В отверстие небольшое раз в день передавали пищу для отца. Та пища скудною была, и не всегда ему воды давали вдоволь. А перед днём, когда собраться перед башнею народ был должен, чтобы услышать песни новые и сказы, три дня отцу не подавали пищу, ему давалась лишь вода. Так приказал верховный жрец, приказ первоначальный свой изменив. Так приказал, чтобы ослаб отец и песню новую творящую собравшимся не спел.

Когда народу множество пред башней собралось, отец к народу на площадку башни вышел. Он весело смотрел на ждущую толпу. Ни слова не сказал он людям про свою судьбу. Просто запел. Песнь голосом ликующим лилась, формировался образ необычный. Народ ему собравшийся внимал. Песнь завершил свою отец и сразу новую начал.

Пел целый день стоящий наверху певец. Когда день близился к закату, он всем сказал: “С рассветом новым новые услышите вы песни”. И пел собравшимся отец на второй день. Народ не знал, что и воды уже певец, в темнице живущий, от жрецов не получал.

Слушая рассказ Анастасии о её далёком праотце, мне захотелось услышать и хоть одну из песен, которые он пел, и я спросил:

— Анастасия, если ты вот так в деталях можешь воспроизводить все сцены из жизни своих прародителей, то ты и песню можешь, значит, спеть? Ту песню, которую людям пел твой прародитель с башни.

— Все песни эти слышу я сама, но перевод доподлинный их невозможен. Не хватит многих слов. Да и за многими словами смысл сейчас другой. К тому же ритм поэзии, тогда звучащей, трудно сегодняшними фразами создать.

— Как жаль, хотелось мне услышать песни те.

— Владимир, ты услышишь их. Они воскреснут.

— Как воскреснут? Ты ж говоришь, что невозможен перевод.

— Доподлинно перевести нельзя. Но можно новые создать, такие же по духу и по смыслу. Их барды создают сейчас, используя знакомые для всех слова сегодня. Одну, последнюю, что пел тогда отец, ты уже слышал.

— Я слышал? Где, когда?

— Тебе её бард из Егорьевска прислал.

— Он много присылал...

— Да, много, среди них одна похожа очень на ту, последнюю...

— Но как могло произойти такое?

— Преемственность есть у времён.

— А что же это за песня, в ней слова какие?

_ Сейчас поймёшь. Всё по порядку расскажу.

_

КОГДА ОТЦЫ

поймут...

На третий день с рассветом поднялся на площадку вновь отец. Он улыбался, на толпу людей смотрел. Глазами всё искал в толпе кого-то. Ему бродячие певцы приветственно махали и поднимали инструменты свои вверх, и струны инструментов трепетали под руками вдохновенными певцов. Отец им улыбался и всё внимательнее обводил толпу глазами. Увидеть сына своего хотел отец. Увидеть сына, рождённого любимой девятнадцать лет назад в лесу. Вдруг из толпы к нему донёсся голос звонкий, молодой:

— Скажи, поэт великий и певец. Ты наверху стоишь над всеми высоко. Я здесь внизу, но почему мне кажется, ты будто близкий мне, как будто мой отец?

И диалог двоих услышали все люди:

— Что ж ты, юнец, отца не знаешь своего? — спросил певец с высокой башни.

— Мне девятнадцать лет, не видел я отца ни разу. Мы с матерью моей одни живём в лесу. Отец ушёл от нас до появленья моего.

— Скажи мне, юноша, вначале, каким ты видишь мир вокруг?

— Прекрасен мир рассветным днём и на закате дня. Чудесен и многообразен он. Но портят люди красоту земную, страдания друг другу причиняют.

С высокой башни голос отвечал:

— Ушёл отец от вас, быть может, потому, что стыдно стало пред тобой ему за мир, в который он тебя приводит. Ушёл отец твой, чтоб сделать весь мир прекрасным для тебя.

— И что же, верил мой отец, что он один сумеет мир переиначить?

— Наступит день, и все отцы поймут, что именно они за мир в ответе, в котором дети их живут. Наступит день, и каждый осознает, что прежде чем дитя любимое в мир привести, необходимо мир счастливым сделать. И ты о мире должен думать, в котором будет твоё чадо жить. Скажи мне, юноша, как скоро твоя избранница должна родить?

— Нет у меня избранницы в лесу. Там мир прекрасен, множество друзей. Но не знаком я с той, которая захочет пойти за мной в мой мир, а я его оставить не могу.

— Что ж, пусть пока ещё не видишь ты избранницу прекрасную свою, зато есть время у тебя для будущего вашего ребёнка мир хоть немножко радостнее сделать.

— К тому стремиться буду, как и мой отец.

— Ты не юнец уже. В тебе течёт кровь молодца, поэта будущего и певца. О мире расскажи своём прекрасном людям. Давай с тобою вместе мы споём. Вдвоём споём, о будущем, прекрасном мире.

— Кто сможет петь, когда звучит твой голос, поэт великий и певец?

— Поверь мне, юноша, и ты так сможешь петь. Я строку первую, вторую — ты. Только смелее подпевай, поэт.

Отец запел с высокой башни. Над головами у собравшихся людей эхом подхваченный летящий голос, ликуя, выводил строку:

Я встаю, мне рассвет улыбается...

А из толпы, внизу стоящей, вдруг чистый, звонкий голос ещё несмело продолжал:

Я иду, а мне птицы поют...

И за строкой отца строка звучала сына, а иногда в единое сливались голоса, и песня звонкая о радости звучала:

Этот день никогда не кончается

Всё сильней и сильней я люблю.

Уж осмелевший юноша с отчаянным восторгом песню продолжал:

Лёгкой походкой по солнца дороге

Выйду я в рощу Отца,

Вижу тропу, но не чувствую ноги,

Счастью не видно конца.

Помню, что всё это раньше я видел:

Небо, деревья, цветы.

Взгляд был другой, весь в тоске и обиде,

Ну, а теперь везде Ты!

Всё то же самое, звёзды и птицы,

Только иначе смотрю:

Нет больше грусти,

Не знаю, как злиться,

Люди, я всех вас люблю!

Певец на башне пел всё тише, и вскоре голос с башни замолчал. Певец на башне покачнулся, но устоял и улыбнулся людям. И до конца внимал, как голос его сына всё крепчал! Сына-певца, стоявшего внизу.

Когда оконченною песня та была, отец, стоящий на площадке башни, людям помахал рукой, прощаясь. От глаз людских чтобы укрыться, на пять ступенек лестницы, ведущей вниз, спустился. Слабеющий, сознание теряя, он до предела напрягал свой слух. Потом услышал, ветерок донёс слова, что его сыну, юноше-певцу, красавица шептала пылко молодая: “Позволь мне, юноша, позволь... Я за тобою, я с тобою в мир прекрасный твой войду...”.

На каменных ступенях башни замурованной терял сознание и умирал с улыбкою отец. С последним вздохом губы прошептали: “Продлится род. В кругу детей счастливых будь счастлива, любимая моя”. Сердцем услышала прамамочка его слова. Потом слова из песни двух моих отцов в тысячелетиях поэты повторяли. Сами собой в поэтах разных стран, времён слова из песни той и фразы нарождались. На разных языках они звучали. Слова простые истину несли, сквозь постулаты прорывались. Вот и сегодня вновь звучат они. Кто расшифруе